Похоже, он прочел это в ее глазах, смолчал, только засопел. Асмунд и Рудый громко разговаривали, чокались полными кубками, пили, вспоминали былые походы. Асмунд придвинул к Ольхе полный кувшин:
– Княгиня, отведай! Настоящее ромейское.
Рудый пихнул его локтем:
– Пожалуй, она еще не пьет прямо из кувшина.
Асмунд захохотал и, опережая Ингвара, налил в кубок Ольхи темно-красного, похожего на кровь, вина. Запах защекотал ноздри, она опасливо пригубила сказочный напиток.
Она видела, как пришли трое с бубнами и двое с длинными трубами, но не обратила внимания, скоморохи везде одинаковы, однако бубен стукнул раз-другой, и ее сердце непроизвольно стукнуло в ответ. Заревела труба, хрипло и протяжно, совсем не музыкально, и Ольха ощутила, как в ее усталом теле вздрогнули какие-то жилки.
Еще двое начали стучать в бубны. Сперва тихо, затем все увереннее, начали ускорять удары. Второй трубач поднес свою деревянную дудку к губам, надул щеки. Ольха вздрогнула от нового рева – чем же он хорош, хриплый и злой? – в это время среди собравшихся пошло движение.
Красивая миссионерка, поляница, как назвала ее для себя Ольха, встала и вошла в освободившийся круг. Замерла на миг, выпрямившись и глядя перед собой надменно, ее ноги переступили дважды, и она начала танец, от которого мурашки побежали по спине Ольхи.
Танец должен быть плавным, женщины должны двигаться аки серы утицы, смотреть сладко и покорно из-под полуопущенных ресниц, ни в коем случае не прямо в глаза, а то сочтут бесстыжей, помахивать платочком. А эта прямо как танцующая змея, не скрывается, двигается резко, угловато, нарочито застывает в конце каждого движения, как вмерзшая в лед лягушка!
Не успела черноволоска пройти круг, как из-за стола вылезли двое из старшей дружины. Волосы до плеч, на лбу по обычаю русов перехвачены широкими обручами. Из серебра, судя по цвету, с богатым узором, затейливыми насечками. Оба рослые, как все в старшей дружине, поджарые и перевитые тугими жилами. Они начали пляс, глядя друг на друга вызывающе, будто готовились к схватке. Бубны били громко, горяча кровь, а от хриплого рева она просто вскипала.
В палате уже все смотрели только на танцующих. Кто-то начал размеренно бить в ладоши, постепенно и другие оставили яства и выпустили из рук кубки. Воздух начал вздрагивать от одновременных ударов в широкие ладони, и это странно и волнующе вплелось в дикую музыку.
Женщина ходила в танце, не сгибая спины, между двумя воинами, а они словно бы боролись за ее внимание. Ольха стиснула кулачки. Никогда не видела такого странного танца, отвратительного и одновременно такого… волнующего.
Ни разу не поклонилась даже князю, отметила Ольха восхищенно. Смотрит дерзко, будто он перед ней и не князь вовсе. Или она настолько выше, что для нее одинаково: смерд ли, раб или князь. И танцует гордо, надменно. Что дивно, так эти двое мужчин тоже не сгибают спин. Никто не пошел вприсядку, не кувыркнулся, не пал на руки!
В бубны начали бить чаще, а хриплый рев труб стал громче. Танец ускорился. Женщина была без оружия, но в каждом движении таилась сила, опасность.
Двигались ритмично, одновременно, их рисунок танца был удивителен и одинаков, как узор на рушнике. Ольха смотрела завороженно, выронила из ослабевших пальцев ножку утицы, а отрок не подобрал, тоже не мог оторвать глаз.
Мужчины одновременно подпрыгивали, выкрикивали что-то на русском языке, с размаха падали на колени, только на одно, но и тогда спины оставались гордо выпрямленными, а смотрели вызывающе.
Еще двое воинов, переглянувшись, вылезли из-за стола и присоединились к танцующим. Трубы ревели хрипло и торжествующе. Женщина улыбалась хищно и победно. Мужчины падали перед ней на колени, вздымали руки, а она танцевала, и ее власть над ними становилась все более явной.
Ольха не замечала, как задержала дыхание, а ее кулачки сжались так, что ногти впились в ладони. Полжизни бы отдала, только бы уметь танцевать. Танец – это зримое колдовство. И сразу видно, как под твои чары подпадают самые-самые стойкие…
Женщина улыбалась Олегу, но улыбалась недобро, даже не прикидываясь, не надевая личину. В ее глазах была неприкрытая угроза. И Ольха, холодея от сладкого ужаса, понимала, что это не только в танце. Женщина в самом деле враг великому князю и вовсе этого перед ним не скрывает.
– Как зовут? – шепнула она.
Ее губы едва колыхнулись, однако сквозь рев труб и оглушающие удары бубна Ингвар услышал, переспросил:
– Кого?
– Эту… миссионарку.
– Миссионерку. Гульча. Ее зовут Гульчей.
– Странное имя… но красивое.
– Если полностью, то – Гульчачак. По-ихнему, это какой-то редкий цветок. Но у нас кличут Гульчей. Еще говорят, что она колдунья. Даже в змею оборачиваться умеет!
Не зря говорят, подумала Ольха. По спине густой стаей побежали злые мурашки. В каждом движении этой женщины есть нечто завораживающее, от большой и сильной змеи. А в глазах, которые не отрывает от великого князя, уже не таится, а кричит о себе явная угроза. Неужели он, прозванный Вещим, не видит?
Трубы взревели в последний раз. И разом умолкли. Бубны гремели уже так часто, что слышался только непрекращающийся громовой раскат, и после дюжины все убыстряющихся поворотов женщина внезапно застыла в такой гордой позе, какую Ольха ранее не могла даже вообразить. Все четверо мужчин стояли, опустившись на колено и прижав правые ладони к сердцу. Лица были обращены к женщине. Бубны разом умолкли. Ольха кусала губы, готовая разреветься. Эта женщина… она будто бы танцевала и за нее, плененную, но не сломленную. И ее душа, душа древлянской княгини, тоже гордо вскидывает голову. И выпрямляет спинку. Там, глубоко внутри.
Женщина улыбнулась победно, вернулась за стол. Ее иссиня-черные волосы падали на хрупкие плечи, закрывали прямую спину. Отроки поспешно сменили перед ней блюда, наполнили кубки. Она искоса посматривала в сторону великокняжеского трона. Ольхе показалось, что в глазах великого князя промелькнула боль. Однако это могло показаться, ибо сразу же он поднялся, кубок высоко в руке, голос мощный и сильный:
– Пьем за здоровье воеводы Лебедя! Его дружина доблестно отстояла земли тираспов от войска волохов!
Лебедь поднялся насупленный, он и за столом не снял кольчугу, небрежно поклонился, угрюмо зыркая по сторонам запавшими глазами из-под выступающих надбровных дуг, молча осушил рог с вином и сел.
Ольха поморщилась:
– Невежда… Ни доброго слова. У нас бы такого не пожаловали.
– И у нас не жалуют, – усмехнулся Ингвар. – Потому он редкий гость за столом князя. Зато на войне незаменим… Его не любят даже друзья, всем в глаза режет горькую правду-матку, а кому это нравится? Нам всем бы послаще! Но уважают и доверяют ему даже враги.