– Уже перепробовали все. Осталась только сила. Но и с нею промедлишь – нас сметут, как опавшие листья.
Владимир вскинул руку. Его сильный голос прогремел как гром, никто, кроме Тавра, не уловил в нем страха.
– Это говорит ваш князь, он же император Руси! Я силой и хитростью взял… вырвал у ромеев то, за что должен был бы заплатить свободой Руси. Это – вера Христа! Я принес ее на Русь… и повелеваю всем креститься и признать Христа своим богом!
Он сам содрогнулся от своих слов. Тавр напрягся, по-волчьи зыркал на притихших людей. Дружинники молчали, готовые пустить в дело и мечи, буде князь велит. Люди что-то выкрикивали, толкались, наконец один кряжистый мужик с залитым кровью ртом закричал страшно:
– Ты принес Христа на Русь… но его приносили и раньше! Ставь и его в сонмище наших богов!
– Он там уже стоит! – закричал другой голос.
– Никто Христа не хулит!
– И Христ, и Бахмет там стоят!
– Кто хочет, пусть берет Христа! Мы – люди!
Крики становились все громче. Над головами поднялись кулаки, в некоторых были зажаты колья. Надежда на угрюмых лицах сменялась злостью.
– Понятно, – сказал Владимир тяжело. В груди у него словно бы повисла тяжелая льдина. Он повернулся к гридням. – Взять топоры! Срубить всех богов… ныне идолов, сжечь! Что не горит, бросить в Днепр! На Руси отныне будет только один бог – Христос!
С ужасом видел, что гридни заколебались, бросали испуганные взгляды на капище. Тавр быстро выдвинул коня вперед.
– Слушайте! – Он властно вскинул руку. – С вами говорит уже не князь, а император Руси, базилевс! И слова его совсем другие, что от князя…
Он оглянулся на Владимира. Тот нервно сглотнул, тоже вскинул руку:
– Я повелел окрестить всю Русь! А кто не примет крещение, да примет смерть! Князь или последний раб – да убиен будет немедля! Для императора, наместника бога на земле, нет особо знатных или особо малых. С высоты его трона – все малы одинаково!
Тавр выхватил у одного из гридней боевой топор, соскочил с седла и бросился к капищу. Ближе всех стоял деревянный столб с изображением Велеса, скотьего бога. Лезвие блеснуло на солнце, яркий зайчик ударил Владимира по глазам с такой силой, что на миг ослеп, а в черепе словно громко лопнул надутый бычий пузырь.
Преодолевая себя, он с мечом в руке слез с коня. Простучали копыта, его оттеснили, чьи-то руки ухватили за локти, удержали. Густой голос Войдана прогудел в ухо:
– Остынь. Мы сами.
В капище ворвались с мечами и топорами его верные воеводы. Войдан, Стойгнев, Кремень привел двух дюжих, как медведи, парней, что наваливались на столбы, расшатывали, тащили из земли, багровые от натуги и надутые как жабы. У столбов сверкало железо, частый стук перемежался с криками, возгласами. Натужными голосами воеводы старались подбадривать себя и других. Владимир видел их перекошенные лица, чувствовал их страх и видел, с каким трудом одолевают себя, ибо приходится преступать через нечто охраняемое в себе, что свято, где бы ни был и что бы ни делал.
– Огня! – крикнул Владимир яростно. – Огня!
Его трясло от бешенства и унижения. Он вернулся с величайшей победой, теперь только три силы на белом свете: Римская империя, Германия и Русь. Только три императора – Василий, Оттон и он, Владимир, нареченный в крещении тоже Василием. Но те, кто влюбленно смотрели как на живого бога, теперь сопротивляются яростно и упорно.
Что скажет Анна, мелькнуло в голове. Не поверит, что это он, тот самый, кто обещал ей так много!
С четырех сторон в город ворвались на сытых борзых конях дружинники Войдана, Стойгнева, Хотимира, Кременя. Они вливались и вливались через городские ворота, более многочисленные, чем когда воевали Киев у Ярополка. Рассыпавшись по улицам, погнали народ, врывались с обнаженными саблями в дома, выгоняли на улицу, стариков велели тащить, а младенцев несть на руках. Кто противился – рубили на месте. Крик и плач разнесся над городом такой, какого не знали даже при нашествии печенегов.
На улицах, сбив народ в перепуганное стадо, гнали к реке, не давая опомниться, били плетьми. Не различали во злобе: женщина ли с дитем на руках, богатый купец или нищий, старик или несмышленый ребенок. Парнишка весен десяти сумел проскользнуть между конями, кинулся к забору, подпрыгнул, ухватился обеими руками за верх, но могучий дружинник заученно метнул дротик. Тяжелое и острое как бритва лезвие ударило в худую спину с такой силой, что, когда пальцы ребенка разжались, он остался висеть на заборе.
Дружинник смущенно крякнул, удар был поставлен на доспех с двойной подстилкой из кожи. Скрывая смущение, начал свирепо сечь плетью направо и налево, заорал дико, выкатывая глаза. Толпа побежала к реке, обжигающие удары рассекали рубашки, кожу до мяса. Кровавые брызги повисли уже и на боках коней, стремена и сапоги дружинников были в крови.
Уже у самой воды некоторые уперлись, и воздух вместо плетей прорезали сабли. Крики боли, проклятия, кони теснили толпу, загоняя в набегающие на берег волны. Копыта скользили на мокрых камнях и телах упавших. Прибой шумел грозно, сурово, над головой носились стрижи, кричали тонкими жалостливыми голосами.
На взмыленном коне примчался рассерженный Войдан:
– Проклятые жиды говорят, что ты, княже, всему виной! Предал веру отцов, отказался от ислама, и все из-за женской юбки! Как осмелились такое сказать? Как язык поворачивается? Позволь перебить их всех?
Владимир ужаснулся:
– Как ты можешь предложить такую жестокость? Как у самого язык поворачивается? Нет, нет и нет. Они ж сколько помогали! Перебей только половину, будет достаточно.
– Ну разве что для острастки, – проворчал Войдан. – А я бы перебил всех… Плодятся больно быстро. Вон в Египте не истребили всех, что вышло?
Он повернулся уходить, когда Владимир крикнул в спину:
– Только богатых не трожь!
Войдан оскорбился:
– А что с бедных взять?
– Нельзя резать кур, что несут золотые монеты прямо в Киеве. А беднота… это неудачники, отбросы. Надо помогать богам выпалывать дураков и неумех. К тому же горлопаны и недовольные – оттуда.
Войдан пересел на свежего коня, унесся, нахлестывая плетью. Владимир круто развернулся, словно в стремительном злом танце. Палец его обрекающе нацелился в громадную статую Рода:
– А этого… срубить немедля!
Из дружинников кто-то ахнул:
– Княже, это же Род! От него вся наша Родина…
Владимир ощутил, как губы раздвинулись в волчьем оскале.
– Срубить и положить у порога церкви… а ее велю заложить немедля! И чтобы каждый, прежде чем войти в храм Иисуса, наступал, попирал ногами – да-да, Рода, свой род, Родину, народ! Так всякий отречется от своего роду-племени, дабы утвердиться во всечеловеческом!