– Почему?
– Ну, надо посоветоваться…
– С кем? С этериотом, что прибыл с тобой? Если не можешь без него, то я переговорю, отец будет не против, чтобы вы пришли оба.
В ее лиловых глазах было нетерпение и что-то еще, запрятанное глубже.
– Я поговорю с ним, – пообещал он.
Она кивнула вознице, все еще рассерженная, но на Владимира взглянула уже как на человека, которому платит и ожидает повиновения. И голос ее был уверенный и не терпящий возражений:
– Я пришлю завтра за ответом.
Кони рванули, коляска едва не полетела по воздуху. Дробный цокот копыт прогремел и угас. Владимир чувствовал, как на лбу сами собой собираются складки. Его настойчиво стараются отлучить от императорского дворца. Кто? Этой красавице наемная охрана ни к чему. Едва захочет выехать за город, вся золотая молодежь кинется сопровождать ее. Лучшие патриции с мечами наголо проводят туда и обратно. Так что нужен не он, а его отсутствие во дворце.
Завтра, подумал он с тревогой. До завтра надо успеть что-то придумать. Если он и завтра кого-то зарежет, то на него обратит внимание не только Вепрь. Но и те, чьих взглядов он предпочел бы избежать.
Через два дня они с Олафом стояли во внутренних покоях. Полночь, светильники горят каждый третий, слышно, как далеко за оградой протяжно перекликаются стражи.
Внезапно пахнуло благовониями. Он насторожился, ибо дочери сенатора так и не смог ответить ничего определенного и от ромеев теперь надо ждать пакостей. Обостренный слух уловил едва слышные шаги. Краем глаза увидел, как напрягся Олаф, он стоит слева от двери, как рука викинга опустилась на рукоять меча.
– Стой! Кто идет?
Из темноты послышался испуганный вскрик. Снова почувствовалось движение воздуха. Владимир инстинктивно дернул головой, что-то мелькнуло, толчок, отбросило к стене. Яростно вскрикнул Олаф, это он толкнул, совсем близко хлопнула дверь, звякнул засов.
Олаф ругался, при слабом свете светильника Владимир видел перекошенное лицо. Он нагнулся, на полу тускло блестел нож. Похоже, его метнули издали вынужденно. Такие ножи не годны для швыряния. Кто-то намеревался подкрасться ближе…
Холодный пот выступил на лбу. Нож чересчур мал, чтобы убить взрослого мужчину.
Олаф со звоном вытащил из ножен на поясе узкий кинжал. Лицо было злое.
– Проклятые ромеи!.. Это их подлые штучки!
– Думаешь, – прошептал Владимир, – лезвие отравлено?
– Я с этим уже сталкивался, – огрызнулся Олаф. – Когда пробовали захватить проклятую Пермь. Чертовы пермяки половину наших перебили отравленными стрелами.
Кончик кинжала уже накалился в пламени светильника. Челюсти Олафа сомкнулись. Он не дрогнул лицом, когда багровый кончик коснулся обнаженного плеча. Зашипело, взвился дымок, Владимир ощутил запах горящего мяса. А Олаф вдавливал раскаленное железо, лицо было суровым. Даже зубами не скрипнул, хотя дымок пошел сильнее.
Владимир не выдержал:
– Олаф, но лезвие не обязательно отравлено!
– Я тоже так думаю, – ответил викинг.
Владимир отшатнулся, будто получил в лоб, а Олаф приподнял рдеющий кончик ножа, перевернул другой стороной и повторил все сначала. Лицо было не просто суровым, а сумрачно красивым. Лишь на лбу выступили мелкие капельки.
Запах горящего мяса вызвал у Владимира приступ тошноты. При нем не раз сжигали людей живьем, но то были жертвы или преступники, а здесь как будто своя рука выжигает на своем теле…
– Кто говорил о чрезмерной осторожности, – не выдержал он.
– Вольдемар, – ответил Олаф, и Владимир наконец уловил в голосе друга напряжение, – я чувствую, конечно же, боль… но это боль плоти. А душа викинга возвеселяется от гордости. Это победа воли над плотью!
Он убрал нож, а Владимир искоса смотрел на рану. Кровь запеклась в ямке, коричневые края выглядят страшновато.
– Тебя бы в христиане, – сказал он с отвращением. – Те тоже… У них любой пост – победа духа над плотью… Но я не понял другое. Нож бросили в меня! Какого дьявола бросился закрывать своей волосатой грудью?
Олаф прорычал с отвращением:
– Думаешь, ты мне так уж дорог? Или я тебя ценю хоть чуть выше драной кошки? Бред. Просто не хотел, чтобы проклятым грекам хоть что-то удалось.
– Все равно спасибо, – буркнул Владимир с неловкостью.
– Все в долг, – ответил Олаф деловито. – А ты думал? Мы ж в торгашеской империи. Еще и проценты сдеру.
Вепрь, выстроив на заднем дворе манипулу, залез на большой камень и орал оттуда:
– Вам доверена большая честь, мерзавцы! Впервые из Священного Палатия отправляют когорту в главное войско. Наши стратеги хотят показать остальным, как умеют воевать настоящие воины! Если осрамите меня, свиньи безрогие, я из вас кишки выпущу. Но вы должны вернуться живыми! Я не хочу снова возиться с желторотыми неумехами… Эй, ты! Чего горбишься? Забыл, как должен стоять этериот?
Хмурый легионер нехотя выпрямился:
– У меня живот болит.
– Много пьешь? – гаркнул Вепрь.
– Много, – ответил этериот безнадежно. – Все равно не помогает.
– Ничего, – сказал Вепрь бодро, – ты отправляешься в место, где все хвори снимет как рукой. Вы должны будете захватить крохотный остров… Только помните, что там водятся ядовитые гадюки, под листьями прячутся скорпионы и каракурты. Грибы не жрать – ядовиты, воду не лакать – в ней холера и прочая дрянь…
Этериот перебил вежливо, но с недоумением:
– А на кой… гм… завоевывать такой остров?
Вепрь рявкнул:
– Молчи, дурень! Или ты усомнился в мудрости Божественного? По-твоему, Господь по мудрости потопил человечество, хотя грешивших наверняка было меньше, чем невиновных? То-то. Эй, Мордоклюв, ты стоял на причале и должен был видеть, как погиб сенатор. Если скажешь, что не видел, то, значит, отлучался к шлюхам!
Мордоклюв, толстый и хищноносый воин, пробурчал:
– Я стоял на своем месте… Сенатор шел по причалу и видел, как какой-то бродяга хочет утопиться. Он сказал ему: «Не спеши, давай обсудим, увидим, стоит ли вообще прощаться с жизнью». После этого они сели и беседовали почти до обеда. Что-то о политике, налогах, жизни, я всего не слушал.
– Ну? И какое это отношение имеет к его гибели?
– А потом они встали и, держась за руки, вместе спрыгнули в воду.
Владимир подошел сбоку, сзади нельзя – зашибет, сказал со всевозможной почтительностью: