— Знаете, как Николай Второй речь произносил перед депутацией от народа по поводу своего бракосочетания?.. — на ухо спросил Ворошилов. Очки на самом кончике носа сидели насмешливо. — А супруга его Александра Федоровна тогда по-русски совсем не понимала. Вот она возьми и спроси кого-то, что, мол, царь и мой молодой супруг объясняет своему народу? А ей отвечают: он им объясняет, что они дураки. Вы в этом духе записочку составляете? Все дураки?..
Шаховской развеселился:
— Да может, и не все, но ошибок много! Что делать?
— Исправлять. На то мы тут с вами и посажены, — и Петр Валерианович подвигал бровями, отчего очки сползли еще ниже, вот-вот упадут. — Я вам слово в самом конце предоставлю, подытожите.
Шаховской, которому нравилась нынче его роль «консультанта» и некоторая отстраненность от происходящего — приятно время от времени ничего не делать, ни о чем пристально не думать, а критиковать себе, особенно на бумаге, без последствий и необходимости доказывать и обосновывать, ссылаться на первоисточники и даты, — подытоживать ничего не хотел.
Он устал, а впереди еще полдня и вечером Борина монография — или нет, статья! — и неизвестно, сколько он с ней провозится, может, до самого утра. и навязанное соавторство, о котором он помнил, Шаховского раздражало. Если он сейчас возьмется «подытоживать» на свой лад, дело кончится тем, что после совещания все участники, которых он уличит в ошибках и невежестве, станут подходить к нему по очереди, брать за пуговицу и втолковывать, что профессор сам ошибается, на самом деле было совсем не так, и вот же новейшие исследования, и вообще следует к историческим процессам подходить с политической точки зрения, а если не подходить…
— Петр Валерианович, — начал Шаховской шепотом, — может, сегодня я не буду…
— Придется, Дмитрий Иванович!.. Вы в прошлый раз уже проманкировали! Кстати, куда вы тогда исчезли прямо под конец?
— Я вам потом расскажу.
Ворошилов покосился на него насмешливо — в смысле что за таинственность? — быстро закруглил оратора и предоставил слово Шаховскому. Тот вздохнул, заговорил и говорил довольно долго, дольше, чем обычно. Остановился только когда понял, что Ворошилов вот-вот и его «закруглит» и давно пора заканчивать.
Возле подъезда Думы, где почему-то все время сильно дуло, — от ветра пришлось поднять воротник пальто и повернуться спиной — Шаховской некоторое время постоял, соображая, а потом решительно пошел в толпе вниз, к Моховой.
Его приятель-швейцар возле подъезда гостиницы приподнял цилиндр ему навстречу, и Дмитрий Иванович кивнул с удовольствием, он был рад его видеть.
В два счета он добежал до Воздвиженки, пошел к бульварам вдоль монументальных зданий, где когда-то располагались универмаг с внушительным названием «Военторг», — Шаховской отлично помнил этот магазин, — а дальше приемная «всероссийского старосты дедушки Калинина», которую он, разумеется, не помнил, но его собственная бабушка, ходившая в эту приемную «хлопотать», рассказывала и показывала ему, маленькому, куда именно ходила.
В церковном дворике, обнесенном невысоким железным забором, не было ни души, однако желтый скутер оказался на месте, под козырьком крыльца. Шаховской немного порассматривал скутер. На нем ездили, по всей видимости, много, он был старенький, грязноватый, к багажнику прикручен пакет, в пакете — Дмитрий Иванович потрогал — книжка. Он усмехнулся, потянул высокую дверь и зашел.
Женщина в платочке на него оглянулась, и человек, читавший за прилавком, поднял голову. Больше в церкви никого не было. Однако свечи перед образами горели, довольно много, и лампады красного стекла были зажжены.
Дмитрий Иванович попросил у человека свечку за двенадцать рублей, поискал глазами Серафима Саровского, подошел и постоял возле иконы немного.
Поблагодарил за сбывшееся и возможное. Попросил о потаенном и несбыточном. Наспех рассказал, как живет. Ему казалось, что Серафим улыбается доброй и немного насмешливой улыбкой из-за желтого теплого пламени. Дмитрий Иванович, доктор наук и профессор, знал совершенно точно, что Серафим видит и слышит его.
Мимо прошел высокий человек в церковном облачении. Под мышкой у него была каска, на плече на длинном ремне болталась туго набитая сумка. Он остановился возле прилавка, заговорил негромко.
Дмитрий Иванович попрощался с Серафимом, тот как будто его отпустил, сказал: «Беги, беги, я все понимаю» — и следом за высоким выскочил на улицу. Тот пристраивал сумку на багажник скутера и поднял глаза, когда открылась дверь.
— Вы ко мне?
— Меня зовут Дмитрий Иванович Шаховской. У вас есть пять минут?
— А я отец Андрей, — представился высокий и поглядел немного насмешливо, но с любопытством. — Если разговор обстоятельный, к примеру, о спасении души, пяти минут маловато будет.
— О спасении тоже неплохо бы поговорить, но у меня… другой вопрос.
— Здесь спросить хотите или внутрь зайдем?
— Лучше здесь.
— Тогда присядем!
Отец Андрей прикрутил на багажник свою сумку, подергал, проверяя, не свалится ли, прошагал к лавочке и уселся. Под черными одеждами у него были джинсы и высокие шнурованные ботинки. Должно быть, священнику, как и студенту, просто необходимы удобные и крепкие башмаки!.. Все время на ногах, да и концы, по всей видимости, немалые.
— Вы к нам раньше никогда не заглядывали.
— Нет, — согласился Шаховской, пристраиваясь рядом. — Я даже и не знал, что здесь церковь есть.
— Храм Знамения иконы Божьей Матери.
— И про церковь не знал, и про музей не знал, — Дмитрий Иванович кивнул за решетку. — Оказывается, в особняке Морозова теперь музей.
— Так говорят, — согласился отец Андрей. — Мне там всего один раз побывать довелось. Раньше было все закрыто наглухо, не попасть, а сейчас вроде бы ремонт.
— Вроде бы или ремонт?
— Так ведь отсюда не видно, да я и особенно не присматривался. Знаю, что человека в особняке убили недавно, люди говорят. Вы поэтому ко мне пришли? Из-за убийства?
Шаховской кивнул. Отец Андрей растопыренной пятерней старательно отряхнул со складок одеяния какие-то крошки, похожие на восковые, поковырял ногтем.
— Вы не похожи на… компетентные органы.
— Да я и не органы. Я профессор истории. Просто так получилось, что принимаю участие в следствии. Вы никого оттуда не знаете?
— Из особняка никто ко мне никогда не заглядывал. — Отец Андрей отпустил полу, как следует расправил ее на коленке и вздохнул. — К нам только свои ходят, кто знает, что тут храм, или живет поблизости. Но таких мало, кто нынче в центре живет? Осколки прошлого, так сказать. А новоприбывшим в нашем храме неинтересно и малоспасительно. Новоприбывшие очень красоту и помпезность любят, чтоб на виду постоять, людей посмотреть, себя показать. А у нас… где же?