— Не напрасно он со Щегловитовым прилюдно помирился. Какую-то каверзу наверняка готовят против русской революции. Нет, господа, как хотите, а нужно продолжать борьбу. Самодержавие не может оставаться таким, как сейчас. Эту гидру необходимо обезвредить и, наконец, раздавить.
Варвара Дмитриевна, которая всегда интересовалась русской революцией, на этот раз лишь сказала негромко:
— Помилуйте, господа, мы ведь ничего не знаем. Кто и кого разгромил!..
— Под большим секретом передали, но факты подлинные, Варвара Дмитриевна, уверяю вас. Собираюсь сегодня на заседании этот вопрос поднять. Пусть Столыпин перед Думой отчитается!..
— Ну, Николай Григорьевич, ежели операция в самом деле была да проводила ее охранка, Петр Аркадьевич отчитываться не станет. Все на секретность спишут.
— Господа, Россию спасет гласность и только гласность! Чем меньше секретов, тем лучше! Власть вечно прикрывает свои безобразия секретностью и государственной необходимостью, а нам негоже идти у нее на поводу.
Тут Варвара Дмитриевна поняла, что больше ни минуты не может выносить подобных разговоров, поднялась и подошла к окну. Ей хотелось зажать уши руками.
Что такое случилось? Почему все так невыносимо?..
Какой-то человек прошел по дорожке и скрылся за розовыми кустами, потом вернулся и прошел еще раз. Приостановился, снял шапку и неловко поклонился. Варвара Дмитриевна узнала Бориса, помощника убитого депутата Алябьева.
Ей не хотелось ни видеть его, ни разговаривать, но, помедлив, она все же вышла.
— Здравствуйте, Варвара Дмитриевна.
Она кивнула.
— Вот ведь как все получилось.
Она опять кивнула.
— По-хорошему больше мне в Думе делать-то и нечего. Алексей Федорович… да вы знаете, наверное.
— Знаю.
— А я пришел, — сказал Борис торжественно. — Куда же мне теперь?
Она покивала, соглашаясь, что идти ему теперь некуда.
Помолчали. Варвара оглянулась на приоткрытое французское окно, может, князь Шаховской уже явился? Но так и не поняла.
— Организация разгромлена, — заговорил Борис, понизив голос. — На свободе почти никого не осталось. Охранка нарочно выпустила четверых самых низовых работников, чтобы было похоже на рядовую операцию — кого-то захватили, а кто-то скрылся. А остальные все в крепости.
— Зачем нужно, чтоб походило на рядовую операцию?
— Этого я не знаю. У Столыпина свои резоны.
— Возможно.
— Я же там был, Варвара Дмитриевна, — совсем тихо выговорил Борис. — Все видел своими глазами и вот так близко, как вас сейчас.
— Как?! Вы же… Это же опасно! Вас могли заподозрить!
— Могли, могли. Но в последнюю минуту товарищ Юновский вызвал меня запиской. Один из товарищей, который должен был во втором этаже наблюдать за улицей и в случае подозрения подать сигнал, напился пьяным, вот меня и призвали…
— Господь всемогущий… Страх какой.
— Я на чердаке сидел, и дело как по маслу прошло. Откуда жандармы взялись, я так и не увидел, хоть глаз с улицы не спускал. Чистая работа.
— Как же вас… не арестовали со всеми вместе?
— Князь Столыпину словечко шепнул, и меня отпустили с теми, четверыми. Не знаю, что теперь будет, Варвара Дмитриевна.
— Вы спасли невинных людей, — повторила Варвара заклинание, которое повторяла уже несколько дней. — Могли погибнуть десятки, сотни!
— Да, да, — согласился Борис так, как будто и сам повторял то же самое. — Уехать бы мне куда-нибудь подальше и поглуше. Хоть в Туркестан. Или на Кавказ. Только как же мне уехать? Если уеду, подумают, что я предатель, со страху в бега кинулся, найдут и прикончат, это уж точно.
— Кто найдет? — не поняла она.
— Товарищи, Варвара Дмитриевна, кому еще? Покамест с силами будут собираться, а там, разумеется, станут допытываться, как так вышло, что всю петербургскую организацию разгромили единым духом. Дознаются, что меня нету, сведут концы с концами, и аминь. У революционеров нравы суровые.
Варвара задумчиво подошла к шток-розе, оборвала сухой листок.
— Что-то неправильно, Борис, — выговорила она с силой. — Неужели вы не чувствуете? Что-то совсем неправильно! Дума только начала работу, сейчас бы всем миром навалиться и действовать сообща, а не получается! Революционеры готовят взрывы, Столыпин их вешает, депутаты говорят все правильно, а действовать не умеют! Как найти дорогу?
— Вам, наверное, лучше с князем потолковать, Варвара Дмитриевна.
— Ах, да что тут толковать, все и так понятно!
Она пошла к французскому окну, потянула витую ручку и оказалась прямо перед Шаховским.
— Я уже намеревался вас спасать, Варвара Дмитриевна.
Она посмотрела ему в лицо. Он был серьезен и как будто взволнован.
…Ничего плохого не может случиться, пока он здесь, рядом, вот что. Единственный, понимающий, всесильный человек.
— Как я рада вас… видеть, Дмитрий Иванович.
— Я тоже очень рад.
Варвара понимала, что поговорить им не дадут, у князя слишком много обязанностей в Думе, сейчас за ним придут, займут разговорами, уведут от нее надолго, до самого вечера, а ей совсем невмоготу, жить оказалось очень трудно.
— Полно вам, — сказал князь. — Все обойдется.
— Борис, — она кивнула за окно, — сказал, что был там вчера.
— Не знаю, откуда он взялся.
— Вызвали… товарищи. Какой-то главный товарищ! Один из наблюдателей не явился по причине пьянства, так Бориса попросили его заменить.
— Вы шутите?
— Ничуть. Борис так и сказал. Господи, Дмитрий Иванович, я думала, что после операции мы все будем праздновать победу, а мы?.. Какие мы победители?
Он вздохнул, глядя на нее немного сверху вниз.
— Это вы верно заметили, Варвара Дмитриевна. Может, оттого, что победа наша немного… пиррова?
— Да, но по-другому было нельзя!
— Вот именно. Отныне сколько лет ни пройдет, мы будем спрашивать друг друга и каждый себя, можно или нельзя было по-другому. Только теперь уж ничего не изменишь.
— Бедный Алексей Федорович.
— Да. И все же так лучше, чем остаток дней прожить на нелегальном положении, да еще за границей. Русскому человеку за границей нельзя. Никак нельзя. Разорение духа и смерть, — сказал князь.
Варвара сейчас решительно не хотела думать ни о каких русских за границей.
— Дмитрий Иванович, голубчик, — произнесла она жалобно, — но ведь все будет хорошо? Да?
Он улыбнулся.
— Мы стараемся, а там… Бог знает, Варвара Дмитриевна.