Катя вздрогнула и, оглянувшись, и увидела в темноте всего в нескольких метрах от себя чью-то неясную фигуру.
— Это ты, Павел? — отправил вопрос в темноту Артур.
— Кто ж еще? Думаешь, фараон египетский? Ничего не скажу, молодцы! Слушай, у тебя великолепная телка. Я тебе завидую.
Катя заметалась, как пойманная птица в клетку. Она была абсолютно голой и не знала, что ей делать. Она попыталась спрятаться за Артуром, но тот словно специально сделал шаг в сторону, оставив ее один на один с ночным зрителем. Больше всего на свете ей сейчас хотелось прикрыться, но идти разыскивать в темноте одежду при свидетеле она стеснялась не меньше.
— Я вас прошу, уйдите, — громко и умоляюще воскликнула она.
— Да брось ты смущаться, я уж все, что хотел, рассмотрел, — засмеялся Павел. — Ты — молодец. Такую трахальщицу даже здесь, где они ходят табунами, не часто встретишь.
— Артур, скажи ему, чтобы он ушел, — взмолилась Катя.
— Зачем? — вынырнул из темноты голос Артура. — Лучше, посиди с нами. У Павла, кажется, есть шампанское.
— Точно, есть. Будешь, Катя?
Но Кате было не до шампанского, она до боли в глазах вглядывалась в окружающую ее темень, надеясь найти так опрометчиво брошенную на песке одежду. Наконец ее ноги наткнулись на нее. Никогда она еще не одевалась с такой скоростью. Даже не застегнувшись, а лишь завернувшись в сарафан, она, словно выпущенный из пушки снаряд, понеслась наверх.
Катя ворвалась в свой номер, заскочила в ванную и глянула на себя в зеркало. Ее глаза выкатывали на щеки и подбородок крупные бусинки слез. Она смыла их водой, вошла в комнату и бросилась на кровать. Жгучий стыд все еще жег лицо, и это жжение усиливалось всякий раз, как только в ее мозгу вновь вспыхивали картинки того, что случилось на берегу. Как мог Артур так себя вести, неужели он не понимал, что она чувствовала в тот момент? И кто такой этот Павел? Внезапно она чуть ли не подскочила от пришедшей к ней мысли. Уж не подстроил ли Артур все это заранее и не пригласил ли Павла посмотреть на это бесплатное представление с ее участием в роли порнозвезды? Зная Артура, не стоит сильно удивляться, если он так и сделал. Он — как же это называется — не сразу вспомнила она — эксгибиционист. Ему нравится все это проделывать прилюдно, чтобы видели все. Будь его воля, он бы созвал целый пляж, а не одного Павла.
Дверь отворилась, и на пороге вырос Артур. Катя попыталась заслониться от него враждебным взглядом, но он совершенно не обратил внимания на этот ее оборонительный редут, и вальяжно прилег рядом с ней.
— Чего убежала?
— Ты еще спрашиваешь?! — от возмущения у Кати даже сперло дыхание. — Я поняла, ты все это подстроил нарочно, пригласил его посмотреть, как мы будем этим заниматься на берегу.
Внезапно она услышала его смех.
— Ты должна радоваться, что доставила удовольствие не только себе и мне, но еще и ему. Ты же слышала, что он сказал? Что давно не встречал женщины, которая так классно трахается!
— Ты просто мерзавец. — ее рука, словно шашка, взвилась вверх и затем опустилась своим клинком на щеку Артура. Звонкий хлопок пощечины, словно выстрел, прокатился по комнате.
Артур схватился за лицо.
— А ты не только классно трахаешься, ты еще и отлично дерешься.
Шашка Кати вновь взлетела вверх, но неожиданно повисла в воздухе, не дойдя буквально несколько миллиметров до цели.
— Но зачем ты так поступаешь? — насыщенным слезами голосом спросила она.
— Послушай, Катя, я не приглашал его. Честное слово, я бы не стал заниматься такой ерундой. Он сам заявился.
— Но ты же его знаешь…
— Конечно, мы же живем в одном номере.
— И ты ему рассказываешь…
— Иногда, когда он об этом уж очень просит.
Стыд снова окрасил щечки Кати революционным красным цветом, хотя темнота не позволяла разглядеть это свечение.
— Я не знаю, что мне делать, — простонала она. — Ты просто подонок, извращенец. Эксгибиционист, — пригвоздила она его недавно вспомненным научным термином.
— Никакой я не эксгибиционист, просто я не вижу ничего страшного, если кто-то видит, как я занимаюсь любовью.
— И тебе нисколечко это не неприятно? — с какой-то странной надеждой на положительный ответ спросила Катя.
— Ты все-таки странная женщина, Катя, — вздохнул Артур. — Иногда мне кажется, что ты уже освободилась от своей заскорузлости, но затем что-то всякий раз происходит и оказывается, что ты полна ею как и прежде, как кадка дождевой водой после ливня.
— Да, прости, но я такая, какая есть.
— Да, нет, ты вовсе не такая, на самом деле ты очень свободная и раскованная, и когда ты забываешь о том, что вся переполнена предрассудками, то даже я удивляюсь твоей раскрепощенности. А потом… Не понимаю, чего ты так сегодня смутилась. Ну, увидел Павел, как мы занимались любовью. Что ж из того, от тебя что-то убыло, ты потеряла в весе или меньше стало денег? Каждый день ты три раза идешь в столовую и там ешь при всех и ничего…
— Тоже мне, сравнил, — презрительно фыркнула Катя, — это совсем разные вещи.
— Но чем же они разные? И то, и другое — физиологические акты. Только представь себе зримо, думаешь, это очень красиво — смотреть, как ты засовываешь в рот куски пищи, пережевываешь ее, причмокиваешь, пачкаешь рот едой, потом вытираешь его салфеткой. Ничего приятного в этом нет. Только ты привыкла считать, что это не является неприличным. А есть вещи, которые ты считаешь недопустимыми делать прилюдно. Хотя ничего особенного в них нет. Это окружающие тебя идиоты внушили с детства, что заниматься любовью надо в полном уединении. А есть народы, которые занимаются любовью открыто. И все считают это нормальным.
— Но они же дикари.
— Почему они дикари, а не мы? По-моему, дикость — это как раз скрывать то, что естественно, то, о чем все знают. Помню, меня в детстве поразило одно обстоятельство: почему на пляже все спокойно расхаживают в трусах, а как только уйдут с него, так сразу же напяливают на себя кучу одежды? И если ты через пять минут застукаешь этого же человека где-нибудь в исподнем, то он страшно смутится. Я никак не мог постигнуть такого странного непоследовательного поведения взрослых: если в одном месте не стыдно ходить полуголым, то почему в другом месте за это могут посадить в кутузку? И долго не мог уразуметь, в чем тут дело, пока не осознал того простого факта, что мы все — рабы условностей. А условность — это как цепи, которые в одних местах можно снимать почти полностью, а в других — надо одевать весь комплект целиком, да еще звенеть ими как можно громче.
— Получается, ты за то, чтобы все занимались бы любовью где попало?
— Вовсе нет, мне нравится заниматься любовью с тобой в этом замечательном номере. И я вовсе не жажду иметь никаких свидетелей. Зачем они мне нужны, если мне хорошо и без них? Но если вдруг кто-то увидит — на здоровье, пусть порадуется за нас. На самом деле, все это не имеет никакого значения. Твой мозг перегружен фантомами, они постоянно диктуют тебе твое поведение. Выброси их к чертовой матери как можно скорее из головы, как из ведра помои. На самом деле то, что кто-то случайно увидел, как ты занималась любовью, тебя не должно совершенно смущать, более того, тебе на это должно быть просто наплевать. Ты получила наслаждение — и это главное. Но этот фантом заставляет тебя мучиться, стыдиться самой себя. Вспомни, от скольких фантомов ты уже избавилась за эти дни? Настала очередь разделаться с еще одним.