Book.

— Но в таком случае зачем вы?..

— Я стараюсь быть вежливым.

— Ах да, конечно же. Это дается нелегко.

— Напротив. Если с чем иногда и приходится бороться, так это как раз с почтительностью.

— Не сомневаюсь, что ваши усилия оценены по достоинству.

— Конечно же, ведь именно в этом и состоит цель моей жизни, молодой хозяин, — поджав губы, улыбнулся Верпич.

Фассин выдержал взгляд мажордома.

— Верпич, уж не вляпался ли я в какую-нибудь неприятность?

Слуга отвернулся.

— Понятия не имею. — Скорость лифта стала падать. — Представительская проекция — неслыханное дело в истории клана Бантрабал. Я говорил с некоторыми другими мажордомами — никто из них ничего подобного не может вспомнить. Мы все полагали, что такие вещи посылаются исключительно иерхонту и его дружкам в столице системы. Я отправил послание одному знакомому во дворце с просьбой прислать какую-нибудь инструкцию или дать совет. Ответа пока нет.

Двери лифта открылись, и они вышли из кабины в тепло еще одного изогнутого прохода, вырубленного прямо в скале. Мажордом заботливо, даже сочувственно посмотрел на Фассина.

— Любое беспрецедентное событие может быть и положительным, наблюдатель Таак.

Фассин постарался придать своему лицу скептическое выражение, отвечающее его чувствам.

— И что же я должен делать?

— В девятнадцать часов явиться в верхний зал для аудиенций. А лучше немного раньше.

Они оказались на развилке, после которой проход стал шире; впереди несколько техников в красном катили к открытым двойным дверям тележку с неким замысловатым прибором.

— Я хотел бы, чтобы там присутствовала Олми, — сказал Фассин.

Чайан Олми была наставником и ментором Фассина в дни его юности и (если бы она не стала чистым теоретиком и преподавателем, обосновавшись в домашней библиотеке, и не отказалась от собственных экспедиций) вполне могла бы возглавить семейство и со временем занять пост главного наблюдателя.

— Это невозможно, — сказал Верпич, приглашая Фассина войти в комнату-амфитеатр за двойными дверями.

Здесь было жарко и толпились техники в красном. В десятках открытых шкафов размещалась сложная аппаратура, с высокого потолка свисали кабели, змеившиеся по полу и исчезавшие в отверстиях стен. Пахло маслом, жженым пластиком и потом. Верпич встал на самом верху в задней части амфитеатра и обвел помещение взглядом. Он покачал головой, когда два техника столкнулись и по полу заструился кабель.

— Почему? — спросил Фассин. — Олми здесь. И я бы хотел, чтобы дядя Словиус тоже присутствовал.

— И это невозможно, — ответил Верпич Фассину. — С этой штуковиной должны говорить вы и только вы, один на один.

— Так, значит, у меня нет выбора? — спросил Фассин.

— Верно, — ответил мажордом. — Никакого.

Его взгляд снова обратился на суетящихся техников. Один из старших приблизился на расстояние в два-три метра и ждал удобного момента, чтобы заговорить.

— Но почему? — повторил Фассин и, услышав свой голос, понял, что ведет себя как малое дитя.

Верпич покачал головой.

— Не знаю. Насколько я понимаю, причины этого отнюдь не технические. Возможно, материя такая деликатная, что не предназначена для чужих ушей. — Он взглянул на техника в красном, стоящего перед ними. — Старший техник Имминг, — весело сказал Верпич. — Исходя из правила «все, что может испортиться, непременно испортится», я взвешивал вероятность того, что вся автоматика в доме в одночасье превратится в груду ржавого металла, рассыпется в порошок или неожиданно объявит себя мыслящей, чем навлечет на наш дом, клан и, вполне вероятно, планету термоядерную бомбардировку. Ну, в чем дело?

— Господин мажордом, мы столкнулись с несколькими проблемами, — неторопливо произнес техник, посматривая то на Фассина, то на Верпича.

— Очень надеюсь, что следующим словом будет «но» или «однако», — сказал Верпич, взглянув на Фассина. — А уж на «к счастью» я и не надеюсь.

Техник продолжил:

— Приложив немало усилий, мы, как нам кажется, смогли нормализовать ситуацию. Я надеюсь, мы будем готовы к назначенному часу.

— У нас хватает мощностей для приема всего, что передается?

— Едва-едва. — Старший техник кивнул на аппаратуру, которую на тележке ввозили через двойные двери. — Некоторая прибавка мощности получена за счет вспомогательных систем.

— Есть ли какие-либо указания на характер предмета, содержащегося в сигнале?

— Нет, господин мажордом. До активации он останется в закодированном состоянии.

— А узнать никак нельзя?

Имминг поморщился:

— Практически никак.

— А если попробовать?

— Это будет почти невозможно в данных временных рамках. И незаконно. И, вероятно, опасно.

— Смотритель Таак хочет знать, что ему предстоит. У тебя нет никаких подсказок для него?

Старший техник Имминг слегка поклонился Фассину.

— Боюсь, что нет, молодой хозяин. Жаль, что не могу вам сказать ничего иного.

Верпич повернулся к Фассину.

— Похоже, мы ничем не сможем вам помочь, наблюдатель Таак. Мне очень жаль.

— Ну и чей же он был? — спросила Айлен, стараясь говорить потише. Она посмотрела на темные очертания в вышине. — Кому принадлежал?

Они проскочили в огромную неровную трещину в левом борту корабля, пролетев между двумя сильно искривленными ребрами жесткости, и увидели над собой небо в рамке скрученных опор — часть обшивки, которую те когда-то удерживали, семь тысячелетий назад разлетелась в молекулы и атомы. Сал провел флаер под четырехсотметровой — и невредимой — передней частью корпуса (постепенно набирая высоту и оставляя внизу искалеченные, покореженные полы и сорванные переборки) туда, где они могли видеть лишь тонкую полоску фиолетового звездного неба и чувствовать себя в безопасности от действий корабля (предположительно запредельцев), который атаковал все, что движется (или недавно двигалось) на поверхности.

Сал посадил флаер в небольшую выемку на относительно ровной площадке из почерневшего, слегка шероховатого материала за остатками того, что прежде, видимо, было переборкой. Остальная носовая часть корабля в пятидесяти метрах впереди была заблокирована висячей грудой искореженного переливчатого материала. Салуус подумал вслух, а нельзя ли пробить эту груду с лета, но его отговорили.

Сигнал связи (даже тот, искаженный, с помехами, что они принимали немного раньше) оборвался, стоило оказаться внутри упавшего корабля. Странное дело, если учесть, что аппаратура была способна принимать сигнал сквозь толщу породы в десятки километров. Воздух внутри этой огромной железной пещеры был холоден и не имел запаха. Они знали, что находятся в замкнутом пространстве, а потому их слегка беспокоило отсутствие эха от собственных голосов, звучавших здесь до странности глухо. Внутренние и ходовые огни флаера образовали в море темноты пятно света — настолько крошечное, что от одного этого делалось не по себе.