Он потел — частью от напряжения, частью от жары. Может быть, ему следовало подняться повыше.
Теперь у него пощипывало еще и в носу, а не только в слезящихся глазах. Интересно, можно ли чихнуть, если внутри тебя — дыхательная смесь? Не выплеснется ли она из него жуткой легочной рвотой, не останется ли на борту газолета бледно-голубой массой водорослей? А он начнет глотать ртом атмосферу Наскерона, задохнется и умрет?
Теперь он не видел почти ничего за пеленой слез, и зловонные небеса Наскерона наконец вымучили из него то, что сам он прежде никак не мог выразить.
Значит, все. Весь клан.
Они рано переехали в зимний комплекс. Боеголовка упала туда, убив всех — Словиуса, Заб, Верпича, всю его семью, всех, с кем он вырос, всех, кого он знал и любил с детства, всех, благодаря кому он стал таким, каким был сейчас.
Все произошло быстро. Даже мгновенно. Но что это меняет? Они не страдали от боли, но все равно теперь были мертвы, ушли безвозвратно.
Нет, не безвозвратно. Он не мог не оживлять их постоянно в своей памяти, хотя бы только ради того, чтобы попросить у них прощения. Это он предложил Словиусу уехать из Осеннего дома. Он имел в виду нейтральное место, отель или университетский комплекс, но они вместо этого направились в еще один из сезонных домов клана, пошли на компромисс. И это погубило их. Его совет, данный из лучших побуждений, его желание оберегать и защищать их, выставить себя предусмотрительным — все это стало причиной их смерти.
Он подумал, не опустить ли ему нос своего суденышка еще дальше вниз, градусов на девяносто от горизонтали, и полететь кувырком под воздействием собственной массы, понестись стремглав вниз, в огромную пасть гравитационного поля газового гиганта: дыхательная смесь вытечет из него, возможно прихватив с собой часть легких, разорвет его на куски, и тогда наконец его окровавленное изорванное тело наполнится убийственным газом, и он, погружаясь в глубину, издаст последний крик — фальцетом, будто вдохнув гелия на вечеринке.
Сигналы и сообщения достигли их приблизительно в то время, когда он парил в руинах разрушенного кабинета Валсеира. Все панические послания, все путаные запросы, все официальные записки, все слова поддержки и сочувствия, все просьбы и контрольные сигналы, требующие подтверждения того, что он еще жив, все заголовки новостей, все изменившиеся распоряжения окулы, — все это пришло потоком, огромным запутанным клубком входящих данных, задержанным поначалу системой автоматического засекречивания (особенно действенной в моменты военной опасности), обычным хаосом насельнической связи вообще и, в частности, сбоем в нормальной работе сигнальных протоколов передачи, что всегда сопутствовало формальным войнам и проявлялось особенно сильно непосредственно в зоне военных действий.
Мертвы, все мертвы. Нет, не все (кланы были достаточно велики, а действительность редко бывает совсем уж беспощадной). Но почти все. Остались в живых пять младших слуг — кто в отпусках, кого отослали по каким-то делам — и одна из его троюродных сестер с маленьким сыном. И все. Достаточно для того, чтобы, несмотря на ужас всего случившегося, не ставить точку, чтобы от него ждали дальнейших усилий, руководства, покровительства… всей этой отскакивающей от языка чепухи. Мать его отсутствовала и могла бы остаться в живых, но тоже погибла в ходе другой атаки (как считалось, не связанной с первой — такое вот невезение) на орбиталище Цессории в поясе Койпера, где она пребывала на покое вот уже полгода.
Наверно, он еще должен быть благодарен судьбе — Джааль осталась жива; ее не было в Зимнем доме во время атаки. Он получил от нее ряд встревоженных, панических, жалобных, а потом и просто безумных посланий: в последних она умоляла его откликнуться, если он может, если он еще жив, если он где-то вблизи Наскерона и может услышать или прочесть это…
После атаки на Третью Ярость Шерифская окула отнесла его к пропавшим без вести. Официально он продолжал числиться среди них. В окуле не были уверены, что он и полковник Хазеренс остались в живых, пока не получили ее ретранслированный сигнал несколько дней спустя и не решили, что лучше пока держать его спасение в тайне. Его интервью службе новостей в Хаускипе несколько осложняло ситуацию (интервью это, однако, уже дезавуировали, объявили подделкой даже без их вмешательства, что добавило путаницы). Объявленный пропавшим без вести, он официально все еще считался живым, а потому и главным наблюдателем клана Бантрабал. Такое положение должно было оставаться неизменным по меньшей мере год.
Ситуация в системе Юлюбиса складывалась отчаянная, и важность их задания, мягко говоря, возросла после недавних враждебных действий захватчиков и/или запредельцев.
Даже когда вся эта информация прошла, когда все эти сигналы загрузились в память газолета со всеми сохранившимися кодами, со схемой маршрутизации, он продолжал думать: «Может, это все вранье, может, это все какая-то жуткая ошибка». Даже увидев на экране все еще курящийся кратер на месте Зимнего дома среди холмистого пейзажа Большой Юалтусской долины, он не хотел верить, что это правда; это подстроено, все это подстроено.
Это произошло более-менее одновременно с бомбардировкой Третьей Ярости. Маленькая вспышка, которую он видел на поверхности Глантина, когда челнок падал к Наскерону, была мгновением их смерти, той самой секундой, когда он остался один. Более раннее послание Шерифства (успевшее пройти до подавления канала передачи, что и держало их все эти дни в неведении) с выражениями соболезнования в связи с его утратой имело в виду и эту катастрофу, а не только потери на Третьей Ярости.
В верхних слоях глубин были обнаружены обломки челнока с телом старшего техника Хервила Апсила. Впечатление возникало такое, будто ничто не было забыто, ничто и никто не спаслись, Фассину не оставили ничего, почти ничего. Несколько слуг, которых он почти не знал, троюродная сестра, к которой он не питал никаких чувств, и ребенок, которого он даже не помнил в лицо. И Джааль. Но так, как прежде, уже все равно никогда не будет, не может быть. Она ему нравилась, но вот любви к ней он не питал и не сомневался — это взаимно. Их брак был важен для обоих кланов, но теперь ситуация менялась — он стал совершенно другим человеком и уже не сможет быть прежним, даже если сумеет вернуться из этой идиотской экспедиции, если будет к чему возвращаться, если война не уничтожит или не изменит все, что было прежде. И захочет ли клан Джааль, чтобы она вышла замуж за представителя не существующего отныне клана? В чем теперь важность такого брака, кому он теперь нужен? Да и захочет ли она сама, а если и захочет, то не будет ли это из чувства долга, из сострадания к нему, из ложного представления о том, что их договор надо соблюдать, несмотря ни на что? Превосходное основание для упреков и ненависти в будущем.
Он чуть ли не с облегчением понял, что и Джааль, вероятно, будет потеряна для него. Он словно висел над какой-то бездонной пропастью и вот-вот должен был сорваться, он был обречен упасть, и самая сильная боль происходила оттого, что он все еще висит, что его пальцы цепляются, ломаются ногти. Прекрати держаться, и уж хотя бы само падение будет безболезненным.