Искренне Ваш
Мередит Доу.
Утро — без даты
Ваша Честь!
Я отлично понимаю, что Вы не мой отец, поскольку мой отец физически существует (хотя он не общался со мною с 1968 года, когда выгнал меня из дома, пригрозив полицией), но, судя по снам, которые я вижу, мне стало совершенно ясно, что Вы назначены судьбою быть мне духовным отцом. Я не Ваш сын, и, однако же, я готов быть Вашим сыном, если Вы меня признаете. Почему отношения между людьми могут быть только формальными, основанными исключительно на моментах биологических, регулируемых законом (ведь только «законные» наследники признаются)? Что же такое Закон, если он разъединяет нас, превращая в никак не связанные между собою существа?
Когда Вы спросили меня, глядя со своего возвышения, есть ли какие-либо причины, по которым мне в данное время не может быть вынесен приговор, я уверен, Вы поняли, что я хотел сказать, когда молча посмотрел на Вас, а потом улыбнулся, — Вы поняли, что мне необходимо было установить с Вами духовную связь, хотя мой адвокат и говорил мне, что я должен ответить: «Нет» и ничего более. Я основывал мое обращение к Вам на чувстве человеческой симпатии, а не на стерильной логике Закона (стерильной, как хирургическая игла), а также на том, что общение между человеческими душами — священно, независимо от того, несет ли оно любовь или уничтожение, и что я, исполненный любви, вполне способен растворить в себе Вашу нелюбовь.
Я часто думаю о Вас и хочу с помощью своей воли заставить Вас думать обо мне, чтобы Вы поняли, какие связывают нас узы. Во вселенной нет ничего случайного — это один из законов моей физики, — за исключением самой вселенной, которая есть Чистая Случайность, нечто чисто божественное. Поэтому не случайно и то, что я постоянно думаю о Вас.
Искренне Ваш Мередит Доу.
Зима, утро, XXX год
Ваша Честь!
Прошу Вас изъять из дела все мои предшествующие послания, адресованные Вам, и вместо них подшить следующее:
Впервые столкнувшись с Законом, я потерпел поражение исключительно потому, что пытался вобрать в себя ненависть великого множества зрителей (не только тех, что находились в зале суда, но и всего мира), и это обстоятельство отвлекло меня от Вашей Чести и Вашего значения в суде. Само по себе это уже можно счесть противозаконной акцией или грехом.
Прошу Вас простить меня за вышеуказанную ошибку.
Будучи на тот момент физической субстанцией для Вашей Чести, я, по всей вероятности, позволил себе отвлечься проявлением: 1) моих чувств, 2) Ваших чувств. А чувства порой следует держать в узде. В прошлом я часто пользовался изречением Конфуция: «Выйти можно через дверь. Почему же никто не пользуется этим способом?» Чтобы добраться до двери, необходимо подавить в себе чувства, а я во время суда не сумел этого сделать. Это вполне может являться тем грехом, который Ваша Честь подметили во мне.
Однако, хотя у меня и нет подтверждения того, что я являюсь физической субстанцией для Вашей Чести (за исключением области чувств), совершенно очевидно, что моя любовь к Вам трансцендентальна и сама по себе священна, ибо она не преследует никакой цели. То, что я назвал Вас моим «отцом», является, конечно же, возмутительным богохульством, за что я и прошу меня простить; хочу только заметить, что я находился в ту пору на весьма незрелой стадии развития. Надеюсь, Вы милостиво отнесетесь ко мне.
Не пятнаю ли я Вас уже одним этим письмом? Быть может, Ваше имя слишком священно, чтобы даже произносить его?
В прошлом я не раз выступал с лекцией, где пользовался выражением «Necessite fait loi», которое в своем невежестве интерпретировал как: «Необходимость диктует свои законы». Не сознавая своего невежества, я соответственно пытался внушить это моим слушателям. Сейчас же я понял, что «Necessite fait loi» на самом деле означает, что Необходимость рождает Закон и соответственно Закон рождает Необходимость.
Закон рождает Необходимость.
Таким образом, у меня есть возможность обрести отрешение от своего «я» с помощью Вашего Закона или Вас самого как высшего выразителя Закона. Элемент необходимости во вселенной, где все случайно, сам по себе необходим (иными словами, необходима любовь). Следовательно, я частично, а со временем, надеюсь, и полностью обрету отрешение благодаря Вашему приговору и буду уничтожен как существо, недостойное жить.
Я прощаюсь с Вами.
В одной из священных буддийских книг есть парабола о необходимости такого отрешения (иными словами — уничтожения). Но, к моему стыду, в свое время я этого не понял, хотя и считал, что понимаю. Сейчас эта мысль постоянно со мной — она заключена в Ваших словах и написана на Вашем лице (которое стоит у меня перед глазами):
Учитель дзэна держит над головой ученика палку и свирепо говорит ему: «Если ты скажешь, что эта палка реально существует, я ударю тебя ею. Если ты скажешь, что эта палка реально не существует, я ударю тебя ею. Если ты ничего не скажешь, я ударю тебя ею».
Мередит Доу.
МАРВИН ХОУ
1. В свете кристальных призм, среди гладких, под серебро, обелисков, и пирамид, и урн, и горбатых бесполых профилей в глаза вдруг бросилось лицо. Оно словно разорвало дымовую завесу, проложив путь его зрению.
Он уставился на это лицо.
В слегка засаленном верхнем кармане его рубашки из красного китайского шелка лежал счет — перечень расходов, которые в ярости сунул ему клиент; счет превышал 50 тысяч долларов. Он был предъявлен клиенту накануне неким частным сыщиком из Сент-Луиса, которому, в свою очередь, представили счета другой или другие обитатели Сент-Луиса, чьи фамилии не были известны ни клиенту Марвина, ни самому Марвину и которые подстроили смерть некоего сент — луисского дельца, случайно выпавшего с двенадцатого этажа. Клиент подверг сомнению порядочность сыщика, так как расходы значительно превышали предполагавшуюся сумму — особенно возмутила его сумма в 145 долларов за завтраки в отеле «Ван Дьюзен», а некоторые расходы были так записаны, что просто невозможно разобрать. Марвину предстояло утром переговорить со всеми этими людьми в отдельности, и при одной мысли об этом его уже сегодня слегка тошнило.
Сидевший рядом с ним человек рассказывал какой-то анекдот, и Марвин, прервав его, спросил:
— Это там не Сэйдофф сидит в углу? Мне хотелось бы познакомиться с ним.
— Что? С Сэйдоффом? — не без удивления переспросил его собеседник. — Зачем вам понадобился этот мерзавец? — Говорил он твердо, но добродушно. Он, собственно, не был приятелем Марвина — у Марвина вообще не было друзей, — но они так давно знали друг друга, что считали себя друзьями. — Этот третьеразрядный сводник?.. Я, конечно же, могу выполнить вашу просьбу, это мой клиент, но у вас есть какие-то особые причины говорить с ним? — Собеседник Марвина повернул голову и посмотрел в другой конец зала; потом рассмеялся и сказал: — Впрочем, да, понятно, да, я понимаю, в чем причина. Собственно, я вижу даже две причины.