Она вытерла нос тыльной стороной ладони.
— Спасибо, — сказала она.
— Спасибо, папочка.
— Спасибо, папочка.
— Правильно. Ну, скажи еще раз… не заставляй меня злиться…
— Спасибо, папочка.
— Так, хорошо. А куда мы с тобой теперь едем, миленькая? Ты и я?
Она смотрела вниз, на куклу. Слезинка упала на симпатичный упругий круглый животик куклы.
— Куда мы едем — ты и твой папочка? Куда, я только что сказал, мы едем?
— Домой…
— Домой — куда?
— В Калифорнию, — тупо произнесла она.
— Так, а ты знаешь, где это?
— В Калифорнии… — Она повторила, воспроизведя слово по звучанию. Вполне возможно, что она запомнила лишь, как оно звучит.
— А ты знаешь, где Тихий океан?
Она медленно покачала головкой.
— Посмотри на меня, Элина. Почему ты боишься? Ты же знаешь своего родного папочку, верно?
Она посмотрела вверх на него, сощурившись. И его снова поразило, какое у нее тонкое, идеально овальное личико, — неужели это его ребенок, его собственный ребенок? В девочке же ничего нет от него, — право, ничего. В ней течет его кровь, он дал ей жизнь, но сказать, что это его дочь, — да кто ему поверит? Вот на мать она еще слегка похожа — глазами, короткой капризной верхней губой, и волосы у нее такого же цвета, как у Ардис…
— Ты же знаешь своего родного папочку, верно? — не отступался он. Он взял ее головку в обе руки и большими пальцами натянул кожу на щеках, словно желая заставить ее шире открыть глаза, смотреть на него. Она перепугалась и стала отбиваться. — Не противься мне! Не зли меня!
Она дышала испуганно, прерывисто. Он чувствовал, как в маленьком тельце бьется сердце. А может, это билось его собственное сердце, кровь запульсировала в больших пальцах? Мозг его словно заволокло туманом. Он так любил ее, так безнадежно любил.
— Твой папа кажется таким худым и слабым, потому что он болел, да и вообще всю жизнь он был тощий и выглядел слабеньким, — быстро произнес он, — но твой папа очень сильный, Элина, мужчины вообще очень сильные, гораздо сильнее женщин, и твой папа будет защищать тебя. Твоя мать все тебе, миленькая, про меня наврала, собственно, даже в суде, под присягой, она врала — она, и ее лживые подставные свидетели, и этот мерзавец юрист, да и мой юрист, как выяснилось, мой собственный юрист был на ее стороне и придумывал вместе с ее юристом, как бы лишить меня дочери. До меня это дошло, только когда было уже слишком поздно. Со временем ты поймешь, Элина, что я вовсе не умирал, и не уезжал, и не бросал тебя, а твоя мать все тебе врала, чтоб ты меня не любила, — не плачь, лапочка, — но теперь у нас впереди целая жизнь, и я постараюсь все исправить. Твоя мать умерла, все. А твой папа здесь, с тобой. И ты знаешь, что должна вести себя очень хорошо, очень тихо, верно? Чтобы никто нас не заметил? Ты же понимаешь, почему мы должны быть осторожны, да?
Она немного поутихла. На радостях он поцеловал ее. Ах, как же он ее любил! Она снова была с ним, его родная Элина, куколка.
Направляясь к шоссе, проложенному севернее города, он старался соблюдать все знаки и следить за светофором. Он делал это машинально: он всегда был осторожен на дороге. Но он немного нервничал, и его раздражало то, что Элина смотрит в окно, отвернувшись от него.
— Элина, миленькая, на что ты смотришь? Ты должна смотреть на меня! Ты же столько месяцев не видела своего папу, ты должна смотреть на меня. Жаль, я не подумал захватить с собой шарф, чтобы прикрыть тебе головку… Твои волосы непременно привлекут внимание… — Девочка покорно повернулась к нему, и он сжал ее ручонку. Она была такая маленькая, такая прохладная, такая мягкая, точно вовсе и не рука человека. — Впрочем, отец с маленькой дочкой вполне могут ехать вот так, не превышая скорости, с несколькими чемоданами на заднем сиденье… почему бы и нет? Правда, в школе сейчас идут занятия, но ведь бывает, делаются исключения. К примеру, конечно же, делаются исключения для похорон. И твоя мать, когда хотела взять тебя из школы пораньше, конечно же, договаривалась, чтоб сделали исключение. Правда, при ее безумной энергии она всеща ломала порядок, нарушала правила… Как вообще поживает сейчас твоя мать, миленькая?
Элина кивнула с отсутствующим видом. Он повторил вопрос.
— Она работает…
— Ах, работает! Вот как? Она это так называет? Не забудь, я знаю каждый закоулок ее души, каждую потайную клеточку — так, значит, она работает, да? А какого цвета у нее теперь волосы?
Девочка на миг задумалась. Потом ткнула пальчиком в свои волосы.
— Снова как у тебя? Она снова перекрасилась в этот цвет? Что ж, это самый красивый цвет… Я всегда предпочитал, чтобы волосы у нее были натурального цвета… А что у нее за работа, Элина?
— Я не знаю.
— Ей звонят по телефону?
— Да.
— Много?
— Я не знаю…
— А мужчины звонят ей?
— Я не знаю…
— А когда она работает — днем или ночью?
— Ночью.
Он зло рассмеялся. — Значит, волосы у нее снова стали светлые, да?
Что-то случилось: машина впереди них вдруг резко затормозила, вспыхнули красные хвостовые огни. А его так разволновали известия о жене, что он даже не заметил, как близко едет к впереди идущей машине.
— Иисусе! — воскликнул он, изо всей силы нажав на тормоза. Машину занесло; он услышал тошнотворный визг, донесшийся снизу… выбросил руку, чтобы Элина не упала вперед… — Держись, лапочка! — воскликнул он.
Машина его съехала с дороги и заскользила по обочине — заскользила и остановилась. Молчание. Тишина. Он не разбился.
Кто-то неожиданно свернул с шоссе на боковую дорогу, но ничего не случилось, аварии не произошло, он не разбился. Он проверил, все ли в порядке с Элиной, и увидел, что она невредима.
— Бог ты мой, да мы же чуть было… — И он присвистнул. Его слегка подташнивало от сознания, что они чуть не разбились, но он заставил свой голос звучать весело: он понимал, что не должен при дочке показывать слабость.
— Только не плачь, — предупредил он ее и погрозил пальцем.
Когда они выехали на шоссе, дрожь у него поутихла, и он поехал быстрее. Да нет, до того, чтобы разбить машину, было еще далеко. Он же полностью контролировал свои действия. Он всегда хорошо водил машину. И сейчас так было здорово, так замечательно, что они выбрались наконец из города и двинулись в путь. Он намеревался дотемна сделать несколько сотен миль, чтобы как можно большее расстояние пролегло между ним и ею.
— На площадке для игр полиция начнет задавать вопросы, и тогда твои маленькие приятели скажут, что они видели человека в черном пальто и шляпе, человека с вьющимися каштановыми волосами… это в том случае, если они заметили меня, — весело добавил он. — А вот когда полиция позвонит твоей матери, она сразу скажет, она закричит: «Это ее отец!» Хотел бы я услышать это, хотел бы я видеть в ту минуту ее лицо. А потом она скажет: «Лео Росс. Лео Росс». И опишет меня во всех подробностях и даст им мою фотографию — ту, которой она уже пользовалась в прошлом… Она ведь всегда утверждала, что боится меня, боится, что я ее убью.