– И много погибло?
– Три тысячи четыреста девяносто два человека.
– Из скольких?
– Из ста десяти миллионов.
– В процентном отношении не так уж и много.
– Да. Одна сотая процента возможности гибели всегда есть.
– Всегда?
– Ну, не совсем всегда, – покачал головой аватар, и свет скользнул по его серебряному лицу.
– Но как выжили эти миллионы?
– Большей частью эвакуировались на судах. Около двадцати процентов были переправлены на спецмашинах и лифтах. Вообще, есть много способов выжить. Можно задействовать суда, можно лифты, можно, в конце концов, если мало времени, снабдить всех скафандрами. В некоторых случаях целые орбиты эвакуировались трансмиссией: тела оставляли, а переправляли только разумы. Хотя это не всегда срабатывает на сто процентов.
– А те, кто остались?
– Они сами сделали свой выбор. Некоторые потеряли любимых, некоторые, как я предполагаю, были просто сумасшедшими, но шанс выжить предоставлялся всем. Были и старики, и уставшие от жизни, и просто замешкавшиеся. В отдельных случаях что-то случилось с транспортами. Некоторые остались по религиозным соображениям. – Аватар не сводил глаз с Циллера. – Я сохранил свидетельства обо всех этих смертях, Циллер. Я не хочу, чтобы они остались безликими жертвами, я не хочу, чтобы их забывали.
– Это был кошмар?
– Называйте, как хотите. Это было то, что я должен был сделать. Война может сильно изменить ваше восприятие, изменить всю систему ценностей. Исполняя требование необходимости, я не хотел думать, что совершаю нечто ужасное или даже, можно сказать, варварское. Я послал на эти три орбиты дронов, микрозаряды, камеры и слушательные устройства. Я наблюдал за каждой смертью. Одни умерли, едва успев моргнуть глазом, уничтоженные моим собственным энергетическим оружием, то есть были аннигилированы.
Другие протянули чуть дольше, испепеленные радиацией или разорванные на куски взрывами. Третьи умирали медленно, вышвырнутые в космос, кашляя кровью, превращавшейся в розовый лед перед их замерзающими взглядами, или же неожиданно теряли вес, и земля уходила у них из-под ног, а атмосфера уносила их прямо в вакуум, словно тент, сорванный ветром…
Некоторых из них я еще мог спасти; те устройства, с помощью которых я производил бомбардировку, еще могли всосать их и вытянуть их сознание для передачи на надежное хранение даже тогда, когда их тела уже горели или замерзали. Но это было бы впустую потраченным временем.
– И вы оставили их?
– Да.
– И наблюдали за ними?
– Да.
– Ведь они сами решили остаться.
– Именно так.
– А вы спросили у них разрешения на то, чтобы фиксировать их смерть!?
– Нет. Уж если они согласились с тем, что я их убью, то запись, наверное, как-нибудь простили. Я объяснил им все заранее, но это предупреждение спасло лишь нескольких человек. Впрочем, признаю, мои действия вызвали тогда резкую критику. Некоторые считали их жестокими.
– А вы сами как чувствовали? И что?
– Сочувствие. Сострадание. Отчаяние. Восторг. Осознание себя богом. Чувство вины. Ужас. Ничтожность. Удовлетворение. Власть. Ответственность. Горечь. Отвращение.
– Восторг? Удовлетворение?
– Это наиболее подходящие слова. В разрушении, в разрушениях такого масштаба, неизменно присутствует восторг. А что касается удовлетворения, то я действительно ощущал удовольствие от того, что некоторые из осужденных на смерть, умерли по собственной тупости, умерли, потому что имели глупость верить в каких-то богов, в какую-то несуществующую послежизнь. Правда, одновременно я ощущал и ужасную горечь за них, потому что они умирали в неведении, вознося хвалы своим глупым кумирам. Я чувствовал удовлетворение и от того, что поле, оружие и датчики работают именно так, как и предполагалось. Чувствовал удовлетворение, так несмотря на сомнения, я действовал в соответствии с моими обязанностями, принимая на себя полную моральную ответственность за все происходящее в столь неординарных обстоятельствах.
– Так именно это сделало вас достойным управления миром в пятьдесят миллиардов душ?
– Именно. Я попробовал вкус смерти, Циллер. Когда я сражался бок о бок со своим близнецом, и тот погиб от выстрелов, я перечувствовал за эти микросекунды смерти все: саму смерть, каплю за каплей, всю жизнь, мгновение за мгновением, кусок за куском, воспоминание за воспоминанием, и этот ужасный конец, когда затухающая жизнь борется, отступает, пытается спастись, пугается, перегруппировывается, давит и, наконец, уходит, из последних сил стараясь сохранить свое «я». А потом становится уже больше нечем жертвовать, некуда спешить и некого спасать.
В конце концов, все уходит в ничто, в пустоту, распыляется до тех пор, пока не превратится в туман субатомных частиц и энергию хаоса. Мы испытали тогда все, что только можно испытать. Всю путаницу и ужас, гнев и гордость, скорбь и возмущение, каждую их йоту, каждый малейший нюанс. Я действительно, по-настоящему, умирал.
Итак, я уже умирал, и потому могу воспроизвести весь этот опыт в самых точных подробностях в любое время, как только захочу. – Аватар ласково улыбнулся и наклонился к Циллеру с конфиденциальным видом: – Никогда не забывайте, что я вовсе не это серебряное тело, Махрай. Я не физиологический мозг, я даже не попытка искусственного интеллекта, не компьютер. Я Мозг Цивилизации. Мы уже почти боги.
Мы действуем быстрей, мы живем быстрей и более совершенно, чем вы, мы обладаем большим количеством чувств, воспоминаний, подробностей. Мы умираем медленней и тоже более совершенно. Никогда не забывайте, Циллер, что я имел возможность сравнить все способы умереть.
Аватар умолк на мгновение. Орбита мчалась над их головами, и в глазах ничего не оставалось, кроме мерцания и блеска. Впечатление от скорости было колоссальное. Циллер посмотрел вниз – звезды будто остановились.
Он прикинул кое-что в уме еще до того, как они зашли в модуль. Их скорость относительно Орбиты была около ста десяти километров в секунду. Модулю потребовался бы целый день, чтобы обогнуть весь мир, в то время как длительность путешествия Хаба не превышала и двух часов от одного порта до любого другого.
– Я видел, как умирают люди в самых чудовищных и невообразимых деталях, – продолжил аватар. – И я чувствовал за них. А вы знаете, что на самом деле длительность субъективного времени измеряется минимальной продолжительностью отдельных мыслей. За секунду умирания человек – или челгрианец – может испытать от двадцати до тридцати чувств и мыслей. – Глаза аватара блеснули, и он приблизил свое лицо к лицу Циллера на ширину ладони. – Тогда как у меня за то же время – миллиарды! – прошептал он и улыбнулся, и от этой улыбки Циллер стиснул зубы. – Я видел умирание этих идиотов миг за мигом, долгие миги, и в то же время следил за собой, убивающим и полностью занятым этим процессом. Для такого существа, как я, убить человека или вас, Циллер, дело примитивное и, как я обнаружил, отвратительное. Поскольку мне не надо представлять себе, что такое умирать, точно так же не надо представлять себе и убийство, Циллер – потому что я уже делал это, и могу вам сказать, что это самое гнусное, бесчестное и всеми ненавидимое на свете дело.