Как он может играть в таком состоянии? Будь на то воля Флер-Имсахо, он немедленно запретил бы человеку продолжать игру. Но у машины были свои инструкции. У нее была своя роль, уже отыгранная, а теперь ей оставалось только ждать, что из всего этого выйдет.
К началу игры на Доске становления зрителей собралось больше, чем на двух предыдущих. Другие игроки все еще пытались понять, что происходит в этой странной, сложной, непостижимой игре, и хотели увидеть, что случится на последней доске, где император стартовал со значительным преимуществом, — ведь было известно, что именно на этой доске инопланетянин играет особенно хорошо.
Гурдже снова погрузился в игру, словно лягушка, нырнувшая в долгожданную воду. Несколько ходов он сделал, просто наслаждаясь возвращением к себе, к примитивной и простой радости состязания, он получал удовольствие, поигрывая своими силами и средствами, видя, как полнятся напряжением фигуры и укрепленные места. Потом забавы сменились серьезным делом — строительством, охотой, созиданием и налаживанием связей, уничтожением и отсечением, поисками и уничтожением.
Доска снова стала Культурой и империей. Декорации создавались ими обоими — величественное, прекрасное, смертельно опасное поле, непревзойденно тонкое, приятное и хищное, созданное из убеждений Никозара и Гурдже. Образы их разумов, голограмма чистой когерентности, которая горит, как стоячая волна огня, на доске, идеальная карта расположения мыслей и верований в их головах.
Гурдже начал неторопливый маневр, который был поражением и победой одновременно, даже прежде, чем он понял это. На доске азада никто прежде не видел ничего более утонченного, более сложного, более прекрасного. Он в это верил. Он знал это. Он сделает это истиной.
Игра продолжалась.
Перерывы, дни, вечера, разговоры, обеды — все это происходило в одном измерении: бесцветное, плоское, зернистое изображение. Он находился в совершенно другом. Другое измерение, другое изображение. Его череп был как блистер «Фактора» с доской внутри, а его телесная оболочка — еще одной фигурой, переходившей с поля на поле.
Он не разговаривал с Никозаром, но они общались, между ними происходил изысканный обмен настроениями и чувствами через те фигуры, которые они трогали и которые трогали их. Песня. Танец. Совершенная поэма. Зрители теперь заполняли игровую комнату каждый день — их притягивала сказочно тревожная работа, обретающая перед ними свою форму; они пытались прочесть эту поэму, увидеть эту живую картину изнутри, услышать эту симфонию, потрогать эту живую скульптуру и таким образом понять ее.
«Это будет продолжаться, пока не кончится», — однажды подумал про себя Гурдже, и в тот же миг, когда банальность этой мысли поразила его, он увидел, что это закончилось. Высшая точка уже была пройдена. Это было сделано, уничтожено, больше не могло длиться. Это было закончено, но не завершено. Страшная печаль поглотила его, наложила на него длань, как на фигуру, отчего он покачнулся и чуть не упал, и ему пришлось подойти к своему стулу. Гурдже рухнул на сиденье, как старик.
— Господи… — услышал он собственный голос.
Он посмотрел на Никозара, но император еще не увидел этого. Он смотрел на карты стихий, пытаясь найти способ изменить территорию впереди себя, подготовить ее к наступлению.
Гурдже не мог поверить. Игра была кончена — неужели никто этого не видел? Он безумным взглядом скользнул по лицам чиновников, зрителей, наблюдателей и судей. Да что с ними со всеми такое? Он снова обратился к доске, отчаянно надеясь, что он чего-то не заметил, ошибся и у Никозара еще есть шанс, что совершенный танец может продолжиться еще немного. Но ничего не увидел — дело было сделано. Он посмотрел на часы — пора было объявлять перерыв. За окном уже стояла вечерняя темнота. Он попытался вспомнить, какой сегодня день. Очень скоро должен начаться пожар, да? Может, сегодня или завтра. Может, уже начался? Нет, даже он заметил бы это. Огромные высокие окна зала были все еще открыты, выходили во мрак, где ждали громадные золоцветы, обремененные тяжелыми плодами.
Кончено, кончено, кончено. Его — их — прекрасная игра завершилась. Мертва. Что он сделал? Он приложил сцепленные руки ко рту. Никозар, ты глупец! Император попался в ловушку, заглотил наживку, ступил на дорожку, побежал по ней и был разорван на части у высокого помоста, попав перед огнем под дождь щепок.
Империи и раньше рушились перед наступающими варварами и, несомненно, будут рушиться и впредь. Детей Культуры учили этому в школах. Варвары вторгаются в империи и растворяются в них. Нет, не всегда. Некоторые империи прекращают свое существование, но многие поглощают варваров, принимают их в себя и в конечном счете побеждают. Они вынуждают пришельцев жить так, словно покорили их. Архитектура системы направляет их энергию, обманывает их, соблазняет и трансформирует, требуя от них того, чего они не могли дать прежде, но постепенно вырастили в себе. Империи выживают, варвары выживают, но империй больше нет и варваров больше нигде не увидишь.
Культура стала империей, империя — варварами. У Никозара торжествующий вид, фигуры повсюду, приспосабливаются, завоевывают, изменяются и двигаются, чтобы убивать. Но эта перемена станет их гибелью, они не смогут остаться прежними, неужели это не ясно? Они перейдут на сторону Гурдже или станут нейтральными, их возрождение — его освобождение. Кончено.
У него засвербило в носу, и он откинулся назад, печальный оттого, что игра закончилась, и ожидая слез.
Но слезы не пришли. Уместный укор тела за столь умелое использование химических веществ и столь неумеренное потребление воды. Он отразит атаки Никозара; император играл с огнем и будет уничтожен. Для него не будет слез.
Что-то оставило Гурдже, просто отошло, выгорело, отпустило его. В помещении было прохладно, воздух полнился запахом и шуршанием листвы золоцветов за высокими, широкими окнами. Люди на трибунах тихо беседовали.
Он оглянулся и увидел Хамина — тот сидел на скамьях для профессоров колледжа. Старый верховник казался сморщенным, похожим на куклу — крошечная, усохшая оболочка, жалкий остаток прежнего, лицо в морщинах, тело искорежено. Гурдже посмотрел на него. Может, это один из их призраков? Был ли он там все это время? Был ли он все еще жив? Невыносимо старый верховник, казалось, неподвижно смотрел в центр доски, и на миг у Гурдже возникла абсурдная мысль, что тот уже мертв и его засохшее тело принесли в зал как своего рода трофей, ради окончательного унижения.
Потом звук трубы возвестил об окончании вечерней игры, появились два императорских гвардейца и укатили умирающего верховника. Сморщенная седая голова метнула взгляд в сторону Гурдже.
Гурдже чувствовал себя так, будто только что вернулся из дальнего путешествия. Он посмотрел на Никозара — тот совещался с двумя своими советниками, судья фиксировал позицию, а люди на галереях встали; послышались их голоса. Ему показалось или у Никозара в самом деле озабоченный, даже встревоженный вид? Может быть. Внезапно он испытал жалость к императору, ко всем собравшимся вместе и к каждому в отдельности.