Рамирес поставил шарики рядом с цветами. Они были с грузиками, чтобы не улетели.
- В последний раз, когда я пытался тебя увидеть, доктор взял с меня обещание, что я не буду говорить с тобой о деле.
- Я не знала, что ты здесь уже был.
- Ты мало что замечала.
- Я спала?
Он кивнул.
Класс! Интересно, сколько тут народу прошло, пока я лежала в отрубе?
- Я сегодня выписываюсь, так что можно, наверное, говорить по делу.
Он посмотрел на меня - выражение его лица было красноречивым: он мне не верил.
- Почему мне никто не верит?
- Ты сейчас как все копы. От работы не можешь оторваться.
Я подняла руку в бойскаутском салюте.
- Честное слово, сестра мне сказала, что меня выписывают.
Он улыбнулся:
- Не забывай, я видел твою спину. Даже если тебя выпишут, ты сразу к работе не вернешься. По крайней мере активно.
- Как? Меня заставят рассматривать фотографии и слушать, что нашли другие?
Он кивнул:
- Что-то вроде.
- Я что, похожа на Ниро Вульфа? Я не из тех девушек, что отсиживаются дома в тылу.
Он засмеялся, и это был приятный смех. Обычный, нормальный смех. Не было в нем осязательного сексуального подтекста, как у Жан-Клода, но мне нравилось именно то, что он обыкновенный, этот смех. Но... как бы ни был мил и приятен Рамирес, я не могла забыть сон с участием Жан-Клода. Я ощущала прикосновение его руки, оно еще держалось на коже, как держится в комнате запах дорогих духов после ухода надушенной дамы.
Может, это была любовь, но что бы там ни было, трудно найти мужчину, который смог бы конкурировать с Жан-Клодом, как бы мне этого не хотелось. Когда он был со мной, все прочие мужчины будто отступали и расплывались в общем образе, кроме Ричарда. Это и значит - быть влюбленной? И я влюблена? Хотела бы я знать это точно.
- О чем ты задумалась? - спросил Рамирес.
- Ни о чем.
- Чем бы ни было это "ни о чем", оно для тебя серьезно и почти нагоняет печаль.
Он придвинулся ближе, коснулся пальцами простыни. У него было вопросительное, ласковое и очень открытое лицо. Я поняла, что в каком-то смысле Рамирес - мой счастливый билет. Он знал, что и как на меня действует, частично по совпадению, частично потому, что хорошо меня понимал. Он понимал, что я люблю и что не люблю в мужчинах, лучше, чем Жан-Клод, которому понадобились для этого годы. Я люблю честность, открытость и что-то вроде детского шарма. Есть и другие вещи, вызывающие вожделение, но путь к моему сердцу был таким. Жан-Клод почти никогда и ни в чем не бывал открытым. У любого его поступка была дюжина разных мотивов. Честностью он тоже не особенно отличался, а детский шарм... нет. Но Жан-Клод оказался первым, и к добору или к худу, таково было на сегодня положение вещей.
Может быть, и сейчас поможет толика честности.
- Я задумалась, как бы сложилась моя жизнь, если бы я сперва встретила такого человека, как ты.
- Сперва. Значит, кого-то ты уже встретила.
- Я тебе говорила, что дома меня ждут двое мужиков.
- Ты еще сказала, что не можешь из них выбрать. Моя бабушка всегда говорила, что женщина при выборе одного из двоих мужчин колеблется только в случае, когда ни тот, ни другой ей не нужен.
- Не говорила она такого.
- Говорила. За ней ухаживали двое, она вроде как наполовину была с обоими помолвлена, а потом встретила моего деда и поняла, почему колебалась. Ни одного из них она не любила.
Я вздохнула:
- Только не надо говорить, что я попала в семейную легенду.
- Ты мне не сказала, что уже занята. Скажи, чтобы я не терял время, и я перестану.
Я посмотрела на него - на самом деле посмотрела, проследила глазами линию улыбки, искорки веселья в глазах.
- Ты зря теряешь время. Прости, но мне кажется, что это так.
- Кажется?
Я покачала головой:
- Эрнандо, перестань. О'кей, я уже занята.
- Это не так, ты еще не сделала выбор, но о'кей. Значит, я тоже не тот, кто тебе нужен, иначе ты бы знала. Когда ты его встретишь, у тебя не останется сомнений.
- Только не говори мне об истинной любви, о союзе душ и прочем.
Он пожал плечами, теребя край простыни.
- Что мне сказать? Я воспитан на рассказах о любви с первого взгляда. Моя бабушка, родители, даже прадед говорили одно и то же. Они встречали своих суженых, и после этого больше никто для них не существовал.
- Ты из семьи романтиков, - сказала я.
Он кивнул с довольным видом.
- Мой прадед до самой своей смерти рассказывал о прабабке так, будто они еще школьники.
- Это приятно звучит, но я не верю в истинную любовь, Эрнандо. Не верю, что есть лишь один человек, который может составить счастье твоей жизни.
- Не хочешь верить, - уточнил он.
Я покачала головой:
- Эрнандо, ты переходишь грань между юмором и навязчивостью.
- Зато ты хотя бы стала звать меня по имени.
- Может быть, потому что больше не вижу в тебе угрозы.
- Угрозы? В чем? В том, что ты мне нравишься? Что я тебя приглашал куда-нибудь? - спросил он, нахмурив брови.
Я тоже пожала плечами.
- Что бы я ни хотела сказать, Эрнандо, просто перестань. Это ни к чему не ведет. Что бы я ни решила, все равно я буду выбирать между теми двумя, которые ждут меня дома.
- Судя по твоему тону, до этой минуты ты не была так уверена.
Я задумалась на секунду.
- Знаешь, ты прав. Наверное, я искала кого-то другого, кого-нибудь еще. Но это без толку.
- У тебя не слишком счастливый голос, Анита. А любовь должна делать человека счастливым.
Я улыбнулась, сама зная, что улыбнулась мечтательно.
- Если ты думаешь, Эрнандо, что любовь приносит счастье, то либо ты никогда не был влюблен, либо не был влюблен настолько долго, чтобы обнаружить в любви и нелицеприятные стороны.
- Ты не настолько стара, чтобы быть такой циничной.
- Это не цинизм, это реализм.
У него было грустное и сочувственное лицо.
- Ты потеряла чувство романтики.
- Его у меня никогда не было. Можешь мне поверить, и те ребята, что ждут меня дома, тебе это подтвердят.