На столе перед ним какие-то служебные, судя по грифам и печатям, бумаги, и, похоже, вице-губернатору они очень нравятся.
Монгрел делает быстрый рывок и оказывается у Филиппова за спиной.
Когда Олег пытается обернуться на неясный шум, в сонную артерию, слегка поцарапав кожу, упирается острое перо его собственного платинового «Паркера».
Вместе с ощущением стекающей вниз по шее крови — он не видит, что это всего лишь несколько капель чернил, — приходит ужас…
— Не шуми — умрешь, — негромко советует Монгрел.
Лихорадочно нащупывая путь к спасению, Олег непроизвольно тянется рукой к ящику своего роскошного, из красного дерева с инкрустациями, рабочего стола — вице-губернатор города на Неве — сибарит.
— Ну, давай, — подбадривает Монгрел. — Делай, что собирался.
Олег нерешительно тянет на себя ящик и левой рукой неумело захватывает широкую рукоятку пистолета.
— «Беретта» — хорошая машинка, — в голосе убийцы слышится одобрение. Он перехватывает руку вице-губернатора и резко, снизу вверх, бьет Филиппова по носу. Боль пронзает череп, в глазах темнеет, а в распахнутый в беззвучном крике рот Монгрел глубоко вбивает массивный ствол пистолета.
Олег безвольно сникает — не пытаясь сопротивляться, лишь хрипло с трудом дышит, периодически сглатывая кровь из сломанного носа.
— Вот теперь совсем хорошо…
Жесткий страшный голос, кажется, бьет по ушам.
— Ты приготовил деньги, дружище?
В сейфе, скрытом большим поясным портретом президента, стоит приготовленный для московского курьера кейс. Там — пятьсот тысяч долларов — доля от питерских проектов для тех, кого принято назвать «московскими петербуржцами». Они не очень доверяют банковским схемам и по старинке предпочитают «кэш», блеклую зелень долларовых купюр.
«Будьте вы прокляты…» — Олег служил им верой и правдой, а они не смогли его защитить.
Свободной рукой он указывает на портрет.
Монгрел подкатывает массивное кресло к стене, позволяя Олегу самостоятельно открыть сейф.
Когда вице-губернатор с трудом, трясущейся рукой, извлекает пластиковый кейс, Монгрел приказывает:
— Открывай.
Оценив содержимое, он уточняет:
— Сколько?..
Олег растопыривает пальцы правой руки — пять. Левая, все также накрытая мощной кистью убийцы, вдавливает ствол пистолета в рот, и обливающемуся холодным потом Филиппову кажется, что его указательный палец все больше и больше выбирает свободный ход спускового крючка. Монгрел вернув кресло к столу, приказывает:
— Выкладывай.
Запечатанные банковские бандероли со стодолларовыми купюрами одна за другой ложатся на край стола, и убийца неторопливо рассовывает их по карманам.
— Достаточно, — останавливает Олега все такой же равнодушный голос. — Финансовые вопросы улажены — сто тысяч за твоего приятеля Мишаню, сто пятьдесят — за тех трех придурков, которых ты послал меня убить.
Олег послушно замирает, готовый исполнить любое следующее задание.
— Только это еще не полный расчет. — Слова падают с неотвратимостью сверкающего лезвия гильотины, — Ничего личного — просто так будет разумнее.
Появившаяся минуту назад безумная надежда на то, что убийца, забрав деньги, уйдет, — исчезает.
Олег понимает, что сейчас умрет, и последнее, что успевает осознать перед тем как слышит хруст собственных шейных позвонков, — яркое воспоминание пионерского отрочества.
Филиппов — четырнадцатилетний активист и отличник. На районных пионерских сборах, оказываясь рядом, незаметно для окружающих гладит под столом полные, обтянутые блестящим капроном и высоко открытые короткой юбкой бедра старшей пионервожатой района, здоровенной рыжей девицы. Она не может не чувствовать прикосновений его дрожащих, влажных от страха и возбуждения ладоней, но почему-то делает вид, будто ничего не замечает. Нравится ей это, что ли? Как же ее фамилия?.. У нее смешная, какая-то лошадиная фамилия — Кобылкина или… Вспомнить он так и не успевает…
Монгрел осторожно опускает на стол обмякшее тело. Его взгляд ненадолго задерживается на вице-губернаторской «беретте».
«Хорошая машинка, но громкая, — думает он. — Жаль. Могло бы получиться классическое самоубийство».
Монгрел с удовольствием оправляет в рот леденец и без проблем выходит в смольнинский коридор — совещание по поводу усиления охраны вице-губернатора Олега Филиппова все еще продолжается.
Он неторопливо идет к выходу по бордовой ковровой дорожке, скрадывающей звук шагов. Неожиданно ему вспоминается прочитанный накануне дневник маршала.
«Забавно, старый лис Маннергейм, оказывается, тоже любил леденцы».
Ноябрь 1908 г., Пекин, русская миссия
Очнулся я после того как, словно куль с мукой, меня бросили на землю. Я успел почувствовать, что конечности крепко связаны, и снова впал в забытье.
Сознание медленно возвращалось. Сквозь мутную пелену, застилавшую глаза, я разглядел источенную временем каменную плиту, чуть позже — почувствовал холод и понял, что лежу на каменном полу. Путы сняли, и я с болезненным удовольствием принялся разминать затекшие кисти рук. Голова болела и сильно кружилась, и лишь с третьей попытки мне удалось сесть, прислонившись спиной к стене.
Теперь я наконец смог оглядеть помещение, в котором очутился. Одна стена небольшого, почти квадратного каменного мешка отсутствовала. Вместо нее устроена решетка из крепких бамбуковых жердей. Никакой двери я не обнаружил — видимо, при необходимости решетка сдвигалась.
Освещенный двумя масляными светильниками, сидел на скамье, поставив винтовку между колен, индус в чалме и военном френче. Караульное помещение значительно превосходило размерами мою темницу — видимо, в этом каземате были и другие камеры. Стены, покрытые влагой и плесенью, указывали на то, что тюрьма находится в подземелье.
Рассматривая узилище, я пытался понять, кто и с какой целью меня захватил. В это время сверху раздался лязг металла и скрип открываемой двери. Я услышал голоса — говорили по-английски. Охранник встрепенулся, подскочил, схватил ружье и вытянулся.
В полосу света вошли, продолжая разговор, двое мужчин и остановились перед решеткой моей камеры. Некоторое время мы молча разглядывали друг друга. Наконец тот, что постарше, с нашивками полковника и глубоким шрамом от сабельного удара на загорелом хмуром лице, постукивая по кавалерийской привычке стеком по высокому голенищу сапога, сказал своему спутнику:
— Ваша выходка, Рейли, не скрою, — мне на руку. Но, тем не менее, я не хотел бы иметь с ней ничего общего. Моя задача — без потерь провести караван до Непала. Этот пленный русский полковник не представляет для меня никакого интереса. Вы вольны поступать с ним, как сочтете нужным. Но мне хотелось бы надеяться, что при решении его судьбы вы останетесь джентльменом.