Увлеченный раздумьями о вновь обретенной собственной значимости, он не обращал внимания на Федулеева, что-то оживленно рассказывающего… Не заметил и того, как слегка приотстал «ликвидатор» Ибрагим Абиссалов. Кавказец вытащил из кармана наган — клапаны и обшлага рукавов его шинели всегда лоснились от оружейной смазки.
Федулеев как раз закончил рассказывать очередной еврейский анекдот и, как было условлено, громко расхохотался — за визгливым неестественным смехом Рейли не расслышал щелчок взведенного бойка. Приблизившись почти вплотную, Ибрагим поднял револьвер, намереваясь попасть арестанту в сердце, — в пустынной и тихой аллее оглушительно грохнул выстрел…
Лицо Рейли исказила гримаса досады и боли. Он прошептал: «Евангелие…» — и рухнул на мокрые листья.
Федулеев присел и деловито начал прощупывать пульс. Ощутив пальцами легкие, едва осязаемые толчки, он поднялся и виновато доложил подошедшему старшему:
— Живой, товарищ Сыроежкин, пульс есть.
— Что, Ибрагим, рука, что ли, с похмелья дрогнула? — усмехнулся Сыроежкин, сверля кавказца немигающим тяжелым взглядом, — Или пожалел врага трудового народа?..
Ибрагим отвел глаза.
— Мамой клянусь, в сердце попал — такой живучий, шакал!..
— Ну-ну, — неопределенно хмыкнул Сыроежкин.
Откинув полу шинели, он извлек из кобуры именной кольт, приятно ощутив медный овал с гравировкой: «Товарищу Сыроежкину Г. С. за беспощадность к врагам Революции. Пред. ВЧК Дзержинский».
Стоя над Рейли, выстрелил ему в грудь — было заметно, как дернулось тело от удара тяжелой пули.
— Ну-ка, проверь, — велел он Федулееву, брезгливо стирая специальной бархоткой капли крови, брызнувшие на глянец сапога.
— Готов, — доложил тот, тщательно прощупав шею расстрелянного.
Тело завернули в рогожу и погрузили в автомобиль. Не нуждавшийся в ремонте «Рено», развернувшись на тесной аллее, покатил обратно на Лубянскую площадь.
Трясясь на ухабах, Федулеев громко, чтобы перекричать громыхающий всеми металлическими сочленениями кузов, обратился к Сыроежкину:
— Вопрос есть, товарищ Сыроежкин. Вот этот номер 73 говорил вроде, что товарищи Артузов и Стырне по-хорошему с ним беседовали, и скоро полная ему амнистия выйдет. А мы вместо этого «исполнили» его. Не ясно как-то…
— Эх, Гриша, здоровый ты, тезка, пятаки пальцами гнешь, а умом — ну чистое дите… Ты пойми, что можно, например, к арестованному врагу применять методы физического воздействия — бить до потери чувства, добывая правдивые показания. А можно, наоборот, сначала напугать, как следует, а после — приласкать. Тогда он тебе в благодарность все расскажет, до донышка, даже то, чего и не знал никогда… Стырне мастер на такие штуки!.. — усмехнулся он, а потом, склонившись к Федулееву, прошептал: — Товарищ Артузов намеревался задействовать номера 73 в операции «Трест». Но Политбюро приняло другое решение. И Сталин настоял, чтоб расстреляли: как волка ни корми, а все равно в лес глядит… Такая уж у него волчья сущность.
Сыроежкин открыл свою кожаную планшетку и извлек небольшой флакон в шелковой сеточке с присоединенной к нему посредством шланга резиновой грушей. Сжав ее несколько раз, старательно опрыскал себя кельнской водой, брызнул и в лицо Федулееву, который тут же расчихался.
— Одэ колон «Демон» — ваша мистическая неотразимость на амурном свидании! — процитировал Сыроежкин и, попросил: — Товарищ Дукис, вели шоферу здесь остановить.
Когда машина затормозила, он браво выскочил на тротуар и распорядился:
— Федулеев — за старшего. Когда сдадите тело товарищу Кушнеру — проследи, чтобы правильно оформили. В рапорте все подробно опишешь. Засим — прощайте, у меня дела… Уж больно хороши и сговорчивы здесь рабфаковки. — Он подмигнул, вскинул ладонь к козырьку фуражки и удалился легкой походкой, насвистывая мотивчик модного фокстрота.
Тех, кто остался в машине, ждала полуночная суета с передачей тела начальнику медчасти лубянской тюрьмы Кушнеру — санитарам, помогавшим переносить труп, объяснили, что привезли попавшего под трамвай. Потом фотографировали номера 73 — в шинели и полностью обнаженного.
Тут Федулеев снова пришел в недоумение: он и раньше подозревал, что расстрелянный — из жидков, а сейчас убедился в этом, заметив обрезанную крайнюю плоть. Но почему тогда номер 73 вспомнил перед смертью христианское Евангелие — непонятно.
Поделиться сомнениями не с кем — товарища Сыроежкина рядом не было, и он поплелся писать рапорт. Когда, потея от сосредоточенного старания, он выводил на листе бумаги: «Пом. нач. КРО ОГПУ тов. Стырне», из морга вынесли тело Рейли, все так же завернутое в рогожу и с укутанной мешком головой. Его закопали в заранее вырытой во внутреннем дворе тюрьмы яме, потом старательно ее заровняли, чтобы отданные номеру 73 полтора аршина ничем не отличались от остальной, вытоптанной до каменной твердости тюремной земли.
Таким оказалось последнее пристанище одного из крупнейших аферистов XX века, чьи придуманные шпионские подвиги были позже описаны в десятках книг. Созданная их авторами слава «короля шпионов» намертво прилипла к Рейли — именно его образ послужил Иену Флемингу прототипом легендарного Джеймса Бонда.
А в щегольской кожаной планшетке, похлопывающей по крепкому бедру спешащего на свидание старшего уполномоченного Григория Сыроежкина, имеется аккуратно связанная пачка листов тончайшей папиросной бумаги, на которые старательно скопированы все материалы дела Рейли.
Для чего ему это нужно, он пока и сам точно не знает, но на всякий случай осторожно собирает свой собственный тайный архив. Запасливый человек — Григорий Николаевич Сыроежкин…
Август 200… г., Санкт-Петербург — деревня Медянка, Выборгский залив
Николай проснулся с ощущением мандража.
Знакомое и уже почти позабытое волнение перед недалеким боем теперь продлится вплоть до того момента, когда, оставшись в одиночестве, он, успокоив дыхание, шагнет навстречу врагу.
От этого ощущения никуда не денешься — он знал это по опыту, а вот пришедшие заодно запоздалое раскаяние и самоедство необходимо унять. Да, Елена и В. Н. стали заложниками из-за того, что он безрассудно втянулся в поиски маннергеймовского клада, стремясь помочь Анне. Но сказанного не воротишь, а сделанного не исправишь. И на этом точка.
Он вышел на балкон — босые ступни холодил остывший за ночь цемент. Предрассветную смурь августовской ночи разгоняли желтые фонари, а далеко-далеко на востоке, за размытыми силуэтами типовых многоэтажек, робко проглядывала полоска рассвета. Призрачная, как новая надежда, которую она несла всем сущим на этой земле.
Николай быстро собрался, выпил кофе. Заставить себя что-нибудь проглотить он так и не смог. Захватив с собой колбасу и хлеб (может быть, удастся пожевать на ходу), он спустился во двор, ласково провел рукой по крыше своей старенькой «девятки»: «Ну что, дорогая, трудный у нас сегодня денек, но мы прорвемся, иначе — никак».