Он сидел за столом, заваленным чертежами. Ватмана не нашлось, и Гном чертил схемы на листах желтой оберточной бумаги. Чертил быстро, уверенно, не пользуясь ни линейкой, ни прочими чертежными инструментами. Однако – как и в случае с деревянным пентагононом на Кошачьем острове – линии получались уверенные и ровные.
Чертежи во многом напоминали план Вали Пинегина – изображали часть Спасовки и «болотце». Были выполнены не так тщательно, с меньшим количеством деталей, но масштабы и пропорции Гном выдержал достаточно точно. К тому же сделал массу полезных пометок: неприметные со стороны тропки; тайные, но известные Гному лазейки в ограждавших выпасы и огороды изгородях; примерные углы обзора из окон, выходящих на поля…
Иногда Гном, критически осмотрев результаты своих трудов, недовольно кривил губы, комкал очередной лист и бросал на пол. И начинал рисовать снова.
Две детали повторялись на каждом из чертежей: Кошачий остров и дом Васнецовых. Именно на шее Женьки Васнецовой Гном видел «куриный бог» – найденный впоследствии на «болотце». Именно она пыталась попасть на остров. И попадет…
Подумав о том, какая программа развлечений ждет соплячку в его тайной святыне, Гном мечтательно разулыбался. Прекратил работать, уставился в пустоту ничего не видящим взглядом. Рука машинально рисовала в углу чертежа какие-то каракули. Впрочем, не совсем каракули: вложенные один в другой правильные пятиугольники. В центре внутреннего, самого маленького, оказалась стилизованная – пять палочек и кружочек – человеческая фигурка. Распятая…
Закончив картинку, Гном столь же машинально начал украшать ее подписью: «Э-В-Х-А…» – и не закончил.
Неожиданно он содрогнулся, карандаш хрустко сломался в пальцах. Содрогнулся не только Гном, но и стул, на котором он сидел, и пол, и весь старый скрипучий дом Гносеевых.
Гном вскочил, не пытаясь понять, что же произошло. Бросился к дверям, уверенный: что-то стряслось на Кошачьем острове, что-то кошмарное…
Но быстро взял себя в руки. Ерунда какая… Ночью через лабиринт гатей на остров не сумеет пробраться никто, даже он сам. Так что незачем впадать в панику…
Логика не подвела Гнома – ничего и никого живого в тот момент на Кошачьем острове не было, птицы и обитавшие на «болотце» зверьки избегали это место. Но не подвело и интуитивное озарение – остров действительно тряхнуло. И короткая резкая вибрация, пронизавшая жилище Гнома, в сравнении с толчком, содрогнувшим топь, показалась бы легкой щекоткой.
Одновременно:
Поверхность озера-провала – за секунду до того тихая и гладкая – вспучилась гигантским куполом. Застыла, подрагивая исполинской медузой, и рухнула обратно. Вода вскипела миллионами мелких пузырьков и начала вращательное движение, все быстрее и быстрее. Наклон стенок возникшей воронки становился круче – казалось, она превращается в гигантский колодец, ведущий в непредставимые глубины. В воздухе повис протяжный гул – низкий, на грани инфразвука.
Свидетелей у этого зрелища не оказалось.
Одновременно:
В реанимационном отделении больницы имени Семашко только что доставленный туда Алекс открыл глаза. Затем разлепил губы и произнес без всякого выражения:
– Эвханах.
– И вам того же, – откликнулся один из людей в белых халатах, хлопотавших вокруг. И добавил, обращаясь уже к коллегам: – Ишь, болтун… Подключайте ИВЛ, пока еще что-нибудь не поведал…
– Так и так не жилец, – пессимистично откликнулся его соратник, колдуя над кардиомонитором.
Основания для скепсиса имелись: по дороге в госпиталь сердце Алекса трижды останавливалось. А жить – согласно канонам медицины – с разрубленным почти пополам мозжечком вообще невозможно.
Но сердце потенциального покойника, вопреки неутешительным прогнозам, работало четко, как часы…
Одновременно:
Старик Ворон услышал негромкий стук в оконное стекло. Встал, подошел к окну, включив по дороге настольную лампу.
За стеклом, с трудом удерживаясь на резном наличнике, сидела ворона – помятая, растрепанная, с окровавленными перьями. Старик нахмурился, потянулся к оконной ручке – и тут дом тряхнуло. Причем гораздо сильнее, чем стоявшую через два участка халупу Гносеевых. Стекла задребезжали, из неприметных щелок потолка вылетели облачка пыли.
Рука застыла на полпути. Старик не понял, что произошло, но знал: то, чему никак нельзя было происходить. Последний раз такая судорога прошла по дому Ворона в то лето, когда Леша Виноградов понял: в зеркале любого пруда отражаются не только улыбки…
Одновременно:
Хуже всего пришлось Сашку. Он занял позицию внутри графских развалин, у оконного проема, в густой тени. Отсюда прекрасно просматривались все подступы к сторожке писателя, благо ночь выдалась на редкость светлая.
Выбранное место казалось идеальным, но именно здесь, совсем рядом, сошлись в одной точке импульсы, пришедшие с пяти сторон по пронизавшим Спасовку невидимым силовым линиям.
Дворец закричал, как смертельно раненный человек. Когда кричит мертвый камень – это страшно. Стены пришли в движение – с диким, убийственным скрежетом. Появились новые трещины, а старые увеличились. Кирпичи посыпались градом.
Сашок умер мгновенно – но смертью страшной и мучительной, растянувшейся для него на долгие часы, наполненные мучительной болью. Потом он так же мгновенно воскрес – опустошенный и выжженный изнутри.
Крик камня смолк. Руины вновь застыли недвижно и безмолвно. Камнепад прекратился.
Сашок нетвердой походкой лунатика проделал обратный путь – вернулся в узкий колодец с винтовой лестницей. Именно здесь был центр катаклизма, и кирпичи тут падали гуще всего. Узкий лаз, ведущий вниз, оказался завален ими.
– Эвханах афшенди мууаргиб су джихель… – произнес Сашок убито, сам не понимая, что говорит и на каком языке.
Завал можно разобрать достаточно быстро и освободить ход к пентагонону. Но зачем? Все приготовления потеряли смысл… Долг голосу остался и оброс новыми процентами.
Сашок издал низкий негромкий звук – не то рычание, не то шипение. Повернулся и вышел, выплюнув еще несколько слов на незнакомом языке. Ему хотелось одного: убивать. И он один понял, что чуть раньше на Чертовой Плешке…
13
…писатель Кравцов подумал с черным юмором: после тридцати лет, выходя из дому, стоит брать с собой виагру, если не уверен, где и в какой компании доведется закончить вечер.
До сих пор он успешно обходился без стимулирующих потенцию препаратов, но сегодня могли бы пригодиться.
Обстановка, мягко говоря, не располагала. Земля, на которой они лежали, оказалась теплой, мягкой, податливой – и словно бы живой. Затаившейся, ничем не выдающей своего присутствия, но живой. Запах свежеразрытой могилы, впервые появившийся возле траншеи, не исчез – усилился и стал с трудом переносимым. И сквозь землю доносились звуки – неразборчивые и почти неслышные, звуки-фантомы, звуки-призраки. Как будто на неимоверной глубине сотни заживо погребенных кричали и бились о стенки своих тесных деревянных темниц, – а наружу просачивалось лишь слабое эхо их боли и ужаса…