Правда, желаний таковых не возникало. Крохотный головной мозг гиганта занимал доли процента от объема огромной башки — и мыслей и желаний не имел в принципе. Простейшие рефлексы. Примитивные функции управления. Как дышать — чтобы не задохнуться. Как двигать ластами — чтобы плыть. И так далее… Хотя по сдвоенным, продублированным сигнальным системам информация шла не только в мозг.
Некоторые из остальных чувств Водяного Верблюда были темны и функционально-загадочны. К чему, например, водоплавающей твари ощущать и даже количественно определять вектор напряженности вторичных хронионных полей? Загадка… Но одно из чувств Верблюда казалось вполне объяснимым и понятным: он воспринимал мысли живых существ.
Не всех. Некоторых.
Многое мог Водяной Верблюд.
Не мог лишь питаться. Не поедал ни айдахаров, ни озерных тюленей, ни рыбу, ни водоплавающих птиц, ни пришедший на водопой скот, ни многоклеточные водоросли, ни зоо-, ни фитобентос. (Бентос, в просторечии планктон, при всей мелкости своей, для тварей рекордных размеров разлюбезная пища — гляньте на китов и самых крупных акул.)
И даже ежегодно и торжественно приносимыми в жертву девственницами окрестных племен Верблюд пренебрегал. Девственницы, как правило, впоследствии обнаруживались в ханских, нойонских или жреческих гаремах. (Грешили тем лишь жрецы Иссы и Мириам, служителей Тенгри-Ла при вступлении в сан предусмотрительно оскрпляли…) Впрочем, некоторые самые бойкие девицы умудрялись перетереть за ночь путы и смыться от вкопанного на урезе воды жертвенного столба в неизвестном направлении — так и рождались нездорово-сенсационные легенды о кровожадности Водяного Верблюда.
Водный гигант не страдал врожденной аллергией на бентос и не робел перед молоденькими девушками. Он просто не мог питаться —– ни тем, ни другими. Физически. Огромная пасть и клыки размером с ракету «земля-воздух» имели функции, с приемом пищи никак не связанные: крушить, хватать, кусать и отпугивать внешним видом. Необходимые для пожирания что планктона, что девственниц органы — пищевод, желудок и кишечник — отсутствовали.
Как и положено любому верблюду, этот жил запасами из горбов. Но энергию невообразимая туша получала не расщеплением извлеченных оттуда жиров на более простые химические соединения… Да и не жиры были в горбах. Там хранилось топливо для термоядерного реактора холодного типа, и на пару-тройку миллионов лет при разумном использовании его бы хватило…
Вот так он и жил.
Водяной Верблюд рассекал озеро уверенно и, казалось, целеустремленно.
А в нескольких километрах от него вспыхнуло состояние не то чтобы паники, но весьма сильной тревоги. Второй тревоги за это утро. Тревоги-ноль.
Опять надрывались ревуны и колокола громкого боя, и расчеты торопливо бросались к орудиям, и из динамиков громкой связи по всей Девятке разносился мертвенно-громыхающий голос: «Внимание! Тревога-ноль!! Вэ-Вэ!!! Повторяю: Внимание! Тревога-ноль! Вэ-Вэ!!! Повторяю…»
Пулеметчик Гнатенко выматерился. Его ДШК был против ВВ… Ничем он против Верблюда не был. Но сержант удивительно вовремя вспомнил поговорку о последней соломинке, ломающей хребет верблюду. И — загодя стал ловить прицелом виднеющиеся в нескольких километрах горбы и голову на длинной шее — за дальностью расстояния не слишком потрясающие воображение. «Ну плыви сюда, парнокопытное… я те пощекочу хребтинку хворостинкой… соломинкой…» — шептал сержант. Странное дело, он почти хотел, чтобы тварь подплыла скорее…
Но Верблюд, похоже, держал курс не на Девятку.
Чуть-чуть в сторону.
Водяной Верблюд плыл. Он был живым — и одновременно был мертвым.
В той части, что оставалась мертва — в зловеще-пустых коридорах тускло мерцало аварийное освещение. И в жилых отсеках, и на боевых постах, и в лабораториях — таких же зловещих и таких же пустых — столь же мертвенно светили аварийные лампы странного вида, похожие на крупных улиток с хитро закрученной раковиной.
Улитки казались живыми — погасшие медленно уползали к утилизационным отверстиям, на смену им приползали новые, — но лишь казались. Здесь все было мертвым и ничто не было живым.
Улитки светили — и могли (при разумном расходе топлива для реактора) светить еще пару-тройку миллионов лет, — не освещая никого. Никого живого. И — никого мертвого. Системы утилизации давно освободили коридоры и каюты от мертвецов — те не обиделись, при жизни они тоже не относились с почтением к трупам, считая покинутое духом тело падалью, хотя и пригодной для использования.
Лишь одно место — ходовая рубка — освещалось нормально. И только там сидел во вращающемся кресле человек.
Почти сидел — скорее, полулежал, руки и голова бессильно упали на нечто, отдаленно напоминающее панель управления, но имевшее вместо клавиш, тумблеров и индикаторов лишь ряды многочисленных отверстий. Некоторые из них светились — неярко, разными цветами. Отверстия не имели никаких надписей — и не обозначались каким-либо иным способом.
Человек был тоже «почти» — иссохшая мумия, система утилизации среди штатного оборудования рубки не числилась. Мертвец казался весьма похож на человека — две руки, две ноги, одна голова… А такие мелочи, как третий фасеточный глаз над переносицей и количество длинных паучьих пальцев (имелось их по восемь на каждой кисти) — это не главное. Разные почти люди встречаются в иных краях и временах…
На полу валялся сенсорный шлем — свалившийся с вытянутой, шишкообразной головы мертвеца — тоже вытянутый, шишкообразный. Устилавшие внутреннюю поверхность шлема длинные ворсинки электродов шевелились, как живые… Они и были отчасти живые — через них шла обычно связь между живой и не-живой частями Верблюда. Управление. Мог Водяной Верблюд двигаться и на некоем аналоге автопилота — и двигаться гораздо осмысленнее и целенаправленнее нынешних своих многовековых шатаний… А при отсутствии цели и приказа на ее достижение Верблюду полагалось лечь на дно в глубоком месте и экономить энергию. Ждать указаний.
Но случилась беда.
Беда случилась в неудачный момент (а бывают ли удачные — для беды?), когда аналог автопилота получал аналог новой программы… Когда ручное (в смысле — сенсорное) управление отсоединялось от бесчисленных живых и неживых систем Верблюда — и не отсоединилось до конца. Когда автопилот брал на себя функции управления — и завис на середине процесса… Обрывки старой программы автопилота сталкивались с фрагментами новой, порой противоречащими. Устройства и механизмы включались и отключались бессистемно и тупо, живые органы порой получали отменяющую команду, не успев исполнить предыдущую.
Верблюд то бесцельно болтался по поверхности, то на долгие месяцы опускался в глубины. Неуклюже выползал на берег, чтобы тут же плюхнуться обратно. Включал и выключал свои тридцать с лишним органов чувств. Они, эти органы, — не только и не просто исследовали окружающий мир… Иные из них, работавшие по принципу «сигнал-отклик» и включенные на полную мощность, мир активно меняли.