– Хорошо. Оставим это до поры, – мягко согласилась Амалия Павловна. – Не позволите вы хотя бы вернуть назад его подругу? Ее зовут Аника, ведь верно? Поймите, это не из желания насолить вам. Но в поселке сложилась патовая ситуация. Мы пятый день, как вынуждены держать его обитателей под достаточно сильным воздействием седативных добавок. Иначе говоря, в полусознательном состоянии во избежание полной дестабилизации. Возвращение э‑э‑э… девочки домой под качественной легендой позволило бы отчасти разрядить обстановку.
– М‑да, боитесь бунтовать начнут? Так передушите их всех, как курят… Не можете? Не можете! – серебро в его глазах приняло оттенок пепельно‑печальный. – Но я не могу тоже. Поймите и вы правильно: я дал клятвенное уверение. Мы оба будем ждать мальчугана здесь. До тех пор, пока он не вернется, пока не станет как настоящий радетель. Сколько бы времени это ни заняло. И я намерен свое обещание исполнить. Так что Вольер исключительно ваша забота.
– Девочка хотя бы в порядке? – Вот ты уже и научилась подлизываться, Амалия.
– Аника совершенно не в силах разобраться с происходящим вокруг. Я сочинил ей сказку о том, будто им с Тимом выпали почетные испытания, и если они справятся, то получат награду от Радетелей. Она охотно поверила. Целыми днями плещется в бассейне с удовольствием, вот только с пищей беда – непривычная. Но ничего, я наплел ей, что это испытание тоже. Отыскал в запасах изрядный куль с лесными орехами «фундук», раскрасил в разные цвета, уж как сумел, теперь кормлю помаленьку. Эпикуреи, сами понимаете, у меня под рукой нет, а учить стряпать «сервов» я не мастер. Что другое, пожалуйста, а это – нет.
– Что другое? Под сим вы разумеете давнишние события в Большом Ковно? – Почему‑то ей показалось, что спросить об этом можно уже без дрожи отвращения и безопасно. Ромен Драгутин никак не представлялся ей чудовищем, всего‑навсего старик, немного ершистый. Так ли уж права она была, что огульно и «заглазно» проголосовала тогда за его полновесное наказание? Окстись, Амалия, ведь погибли люди, что ты, что ты! Но хотелось ей и узнать. – Если вы позволите и захотите говорить на эту тему, возможно, запретную для вас, господин Фавн?
– Вас любопытство ест. Отчего я так поступил? Вы, как настоящий когнитивный психотехник, не могли не заинтересоваться… Жаль, что никто не заинтересовался много лет назад, – старик выступил из‑за своей конторки на середину библиотеки, словно собрался ораторствовать прилюдно. Скорее всего, ему надоело смотреть на нее сбоку и как бы со спины, он желал теперь видеть выражение ее лица. – Представьте себе, ни единый человек не задал мне этот вопрос. Ни единый! Всех волновало лишь мое преступление, но ни в коем случае не его мотив. Будто крестный ход со святой водой в чумное время оно, однако дьявол‑то вовсе не я. Вот и выходит, все было зазря. Хотя гибели я никому конкретно не желал. Тут вам тоже придется поверить мне на слово.
– Но зачем? Вот я спрашиваю вас сейчас, господин Фавн. Спорить не стану, слишком поздно, но все же. Никак не укладывается в голове, причем было это ваше «Хайль!»? Я просмотрела, впоследствии и подробно, исторические сочинения соответствующего периода и, честно признаться, сочла – вы были, вероятно, не в своем уме. На почве добровольного затворничества. Согласитесь, добиваться памяти потомков столь странным способом – это же полный абсурд! Когда любой может записать о себе какую угодно хвалебную информацию в какой угодно библиотеке на века. И на все найдется свой знаток. Слава – предмет нынче не вожделенный и не ходкий в обращении. Да у вас ее хватало, с вашими‑то изобретениями!
– Ну при чем здесь слава! Для того чтобы сделаться обширно известным, достаточно податься в общественные координаторы – вечная там нехватка добровольцев. Но вы ничего не поняли. И никто не понял. Ни тогда, ни уж подавно теперь, – старик будто бы брезгливо скривился, а может, не брезгливо – горько. – Я лишь хотел указать на грядущую в недалеком будущем опасность. Могущую перерасти в катастрофу. Я пытался на словах, но разве кто‑нибудь желал услышать? Зато наглядная демонстрация, как мне казалось в то время, привела бы всех вас в чувство и заставила, наконец, смотреть хотя бы на шаг вперед.
Амалия Павловна слушала и не верила своим ушам. Однако какой смысл ему лгать, особенно в данных, непростых обстоятельствах?
– В чем же вы видели опасность? Явится уже настоящий фюрер, и армия его «сервов» будет больше вашей? Знаете, теория заговора Вольера в наши дни не выглядит привлекательной даже для фантазийных романистов, – Амалия, опомнись, с кем ты говоришь! Осторожность и еще раз осторожность! – Простите, если получилось грубо.
– Не грубо. Глупо. И Вольер здесь совершенно посторонняя тема, – старик резко и досадливо взмахнул рукой, словно разрубая пополам воздух. – Прошлое безумие редко раскрывает людям глаза на их нынешнее безумие. Это не я сказал, это Клод Гельвеций. Был такой мыслитель в Темные века… Вы же за грудой хвороста не увидели настоящей чащи. Что Новый мир совершенно беззащитен в основании своем. Помните того паренька, который вывел меня, так сказать, из строя? Хорошо, что у него домкрат случился под рукой. А если бы не случился сам паренек? Что тогда? Оружия у вас никакого нет и общественных мер обороны тоже. Не перебивайте, я знаю, что вы хотите мне возразить. Любой предмет, пускай и банальный воздушный очиститель, можно превратить в орудие истребления. Если, конечно, сильно захотеть.
– Но ведь никто и не хочет… До вас, по крайней мере, не хотел, – поправилась поспешно Амалия Павловна, разговор этот, чем дальше, тем больше тревожил ее. – Знаете, досужие вымыслы о вторжении инопланетных разумов давно канули в прошлое как несерьезные. Однако лично вам никто ведь не запрещал создавать какую угодно оборону на этот невероятный случай, да и запретить не мог. У меня детишки в младшей группе балуются изредка подобными пустяками, – но Амалии Павловне вдруг показалось, что это вовсе не пустяки. По крайней мере, здесь, в библиотечной комнате.
– Опять вы упрощаете. Когда дело касается Вольера, вам всем свойственно усложнять, а в вещах воистину важных – наоборот. У человечества исчезло напрочь футуристическое видение, вот где, как говорится, собака закрыта! Или зарыта, неважно. Вы смотрите исключительно назад. Вольер, ах Вольер! А что, собственно, Вольер? Это дело прошлое. Я там жил, и я знаю. Простое осуществление на практике древнего как мир девиза «либерте, эгалите, фратерните» и самым действенным способом. То есть полным изобилием и не менее полноценным насилием – тотальное искусственное счастье для тех, кто не в состоянии создать его своими руками. И слава богу. Кстати, боги там тоже имеются. В наглядном, так сказать, виде. Вековая мечта – Господь, воочию сходящий с небес, да еще с карающей молнией в руках. Которая тоже наглядна, не надо призывать разящие громы, они обрушиваются на нечестивцев сами и сами исправно испепеляют. Без боли, без страданий, без мысли. Ибо, где нет мысли, какие уж там страдания! Они не мучаются и подавно от неразделенной любви или вакхических страстей, частичное подавление гормонального фона блестяще уводит их внимание от излишне бурных переживаний. Неизменно покойное существование в бесконечном сегодня. А вот вы, напротив, прикованы воспоминаниями ко вчерашнему дню, как беглый раб к утопшей галере.