Он провёл рукой по своим седым волосам. Потом показал на свою изношенную одежду.
— Вопрос не в том, коснётся ли этих карликов зуб времени, — продолжал он. — Вопрос в том, смогут ли их увидеть в саду другие люди, если когда-нибудь попадут на этот остров.
— Смогут! — воскликнул я. — Сперва я увидел Двойку и Тройку Треф. Потом видел, как бубны выдувают стекло…
— Гм…
Старик погрузился в свои мысли. Он как будто не слышал моих слов.
— Другой важный вопрос, — сказал он наконец — останутся ли они здесь, когда меня самого тут уже не будет?
— Что ты имеешь в виду?
— Да-а, на этот вопрос у меня нет ответа. И никогда не будет. Потому что, когда меня не станет, я уже не узнаю, живут ли на острове мои фантазии.
Он опять надолго замолчал. Мне пришлось спросить самого себя, не сон ли всё это. Может, я вовсе не сижу в доме у Фроде? Может, я нахожусь совсем в другом месте и всё остальное находится лишь в моём сознании?
— Утром я расскажу тебе ещё кое-что, мой мальчик.
О календаре и о большой Игре Джокера.
— Что это за Игра Джокера?
— Завтра, сынок. А сейчас нам обоим нужно поспать.
Он показал мне на топчан со шкурами и тканым покрывалом. И даже дал шерстяную ночную рубашку. Мне было приятно снять с себя грязную матросскую робу".
В тот вечер мы с папашкой долго сидели на террасе, устроенной на крыше отеля, и смотрели на город и на Коринфский залив. Папашка молчал, пресытившись впечатлениями. Может быть, он думал о том, можно ли верить оракулу, что мы вскоре найдём маму.
Поздно ночью на востоке над горизонтом взошла полная луна. Она осветила тёмную долину и заставила поблекнуть звёзды.
Мы как будто сидели перед избушкой Фроде и смотрели вниз на селение карликов.
Как всегда, я проснулся раньше папашки. Но вскоре зашевелился и он.
Я решил проверить, правду ли он сказал, будто каждое утро просыпается как от взрыва.
Может, так оно и было, потому что, не успев открыть глаза, он удивился. Словно проснулся где-то в другом месте. Например, в Индии. Или на какой-нибудь небольшой планете в другой галактике.
— Ты живой человек, — сказал я ему. — В настоящий момент ты находишься в Дельфах. Это такой город на земном шаре, который является обитаемой планетой и вращается по орбите вокруг одной из звёзд Млечного Пути. Чтобы пройти по своей орбите вокруг этой звезды, планете требуется триста шестьдесят пять суток.
Он пристально посмотрел мне в глаза, словно должен был привыкнуть к линзам для перехода из страны грёз к жестокой действительности.
— Спасибо, что просветил, — сказал он. — Всё, что ты мне сказал, я повторяю себе каждое утро, перед тем как встать с кровати.
Он встал и прошёлся по комнате.
— Может быть, Ханс Томас, тебе следует каждое утро шептать мне на ухо такие слова, которые помогали бы мне быстрее проснуться? — сказал он.
Мы быстро собрали вещи и позавтракали. Вскоре мы уже опять сидели в автомобиле. Когда мы проезжали мимо территории древнего храма, папашка сказал:
— Просто удивительно, до чего же доверчивы были в древности люди.
— Ты имеешь в виду их веру в оракула?
Он ответил не сразу. Я даже испугался, не начал ли он сомневаться в словах оракула, обещавшего нам встречу с мамой в Афинах.
— И это тоже, — сказал он наконец. — Ты только вспомни всех их богов. Аполлона и Асклепия, Афину и Зевса, Посейдона и Диониса. Много сотен лет они строили для этих богов дорогие мраморные храмы. Как правило, им приходилось таскать тяжёлые мраморные глыбы на очень большие расстояния.
Я плохо знал то, о чём он говорит, но всё-таки спросил:
— Почему ты так уверен, что этих богов не существовало? Теперь-то их, наверное, уже нет — или они нашли себе какой-нибудь другой доверчивый народ, — но когда-то ведь они ходили по земле.
Папашка бросил на меня подозрительный взгляд в зеркало заднего обзора.
— А ты в это веришь? — спросил он.
— Точно не знаю, — ответил я. — Но, так или иначе, они были на земле, пока люди в них верили. Люди видят то, во что верят. И боги не становятся старыми и затёртыми, пока люди не начинают в них сомневаться.
— Хорошо сказано! — воскликнул папашка. — Чертовски здорово, Ханс Томас! Может, когда-нибудь и ты станешь философом.
Хотя бы на этот раз я почувствовал, что сказал нечто такое хитроумное, что даже папашка задумался над моими словами. Во всяком случае, он надолго замолчал.
В некотором роде я его обманул, потому что никогда не сказал бы этого, если бы не прочёл эту мысль в книжке-коврижке. Я вообще не думал о богах Древней Эллады. Я думал о картах и пасьянсах, о которых говорил Фроде.
В машине так долго стояла мёртвая тишина, что я уже потянулся, чтобы достать из кармана книжку-коврижку и лупу. Но только я приготовился читать дальше, как папашка затормозил и съехал на обочину. Он вышел из "фиата", закурил и стал изучать карту.
— Здесь! Точно, это должно быть здесь.
Я промолчал. Внизу слева была какая-то долина, но я не видел в ней ничего особенного, что могло бы объяснить нашу неожиданную остановку.
— Садись, — велел мне папашка.
Я понял, что сейчас последует новая мини-лекция, но на сей раз это меня не рассердило. Я понимал что пользуюсь особыми привилегиями.
— Именно там Эдип убил своего отца, — сказал он, показывая на долину.
— С его стороны это был очень глупый поступок, — заметил я. — Но с чего это ты вспомнил?
— Судьба, Ханс Томас. Я говорю о судьбе или о родовом проклятии, если тебе так больше нравится. Нас двоих это особенно касается — мы приехали в эту страну, чтобы найти заблудшую жену и мать.
— И ты веришь в судьбу? — невольно спросил я. Папашка стоял надо мной с сигаретой в руке, поставив одну ногу на камень.
Он отрицательно покачал головой.
— А вот греки верили. И если человек противился судьбе, он получал соответствующее своей вине наказание.
Я уже почувствовал себя немного виноватым, но он только начал:
— В Фивах, древнем городе, который мы вскоре проедем, жил царь Лай, или Лаий, со своей женой Иокастой. Дельфийский оракул предрёк, что он не должен иметь детей, потому что, если у нею родится сын, этот сын убьёт его и женится на собственной матери. Когда Иокаста всё-таки родила сына, Лай приказал оставить ребёнка в дикой местности, чтобы тот либо умер от голода, либо был растерзан хищниками.