♥ Ханс Пекарь сидел, глядя в пространство. Тёмно-голубые глаза его странно светились, пока он рассказывал о загадочном острове, но теперь они словно погасли.
В маленькой гостиной было почти темно, и полночь уже давно миновала. От потрескивающего в очаге костра осталось лишь слабое свечение. Ханс Пекарь встал и кочергой пошевелил тлеющие угли. Огонь ненадолго разгорелся и бросил призрачный свет на чаши с золотыми рыбками и все странные предметы в маленькой гостиной.
Я просидел весь вечер, ловя каждое слово старого пекаря. С самого начала, едва лишь он начал рассказывать о картах Фроде, мне от удивления стало трудно дышать. Несколько раз я ловил себя на том, что сижу с открытым ртом. Я не осмеливался прервать его, и, хотя он рассказывал мне о Фроде и загадочном острове только один раз, я уверен, что запомнил каждое его слово.
— Таким образом, Фроде по-своему всё-таки вернулся в Европу, — закончил он свой рассказ.
Я не понял, сказал ли он это мне или себе самому. К тому же у меня не было уверенности, что я понял смысл его слов.
— Ты думаешь о картах? — спросил я.
— Да, и о них тоже.
— Ведь это те самые карты, что лежали на чердаке?
Ханс Пекарь кивнул, потом ушёл в спальню. Вернулся он с небольшой коробкой карт.
— Вот это его карты для пасьянса, Альберт.
Он поставил коробку передо мной. У меня чаще забилось сердце, когда я достал колоду и положил её на стол. Верхней в колоде была четвёрка червей. Я осторожно перебрал все карты и внимательно каждую разглядел. Краска на них так выгорела, что я не всегда мог понять, какую карту держу в руках. Но некоторые сохранились даже неплохо — я нашёл валета бубён, короля пик, двойку треф и туза червей.
— Это… это те самые карты… которые бегали по острову? — с трудом спросил я наконец.
Ханс Пекарь снова кивнул.
Мне показалось, что карты, которые я держал в руках, были как одно живое существо. Я поднёс к свету очага короля червей и вспомнил, что он говорил на том удивительном острове. Когда-то, подумал я, когда-то на том острове он был живым карликом. Бегал среди цветов и деревьев по огромному саду. Я подержал в руке туза червей. Вспомнил, как она сказала, что не подходит для этого пасьянса.
— Не хватает только джокера, — сказал я и снова пересчитал все карты, их было пятьдесят две.
Ханс Пекарь кивнул.
— Он отправился со мной в большой пасьянс. Понимаешь, сынок? В этом мире мы все тоже такие же живые карлики. И мы тоже не знаем того, кто сдаёт карты.
— Ты думаешь… Думаешь, что он до сих пор где-то живёт?
— В этом можешь не сомневаться, Альберт. Ничто на свете не может повредить Джокеру.
Ханс Пекарь повернулся спиной к очагу, и тут же на меня упала его тень. Мне даже стало страшно. Ведь в ту ночь мне было всего двенадцать. Может, отец гневается, что я торчу у Ханса Пекаря, хотя давно уже должен быть дома. Впрочем… лишь в редкие минуты трезвости он замечал, что меня нет дома. Наверное, он валяется сейчас где-нибудь и спит мёртвым сном. Вообще Ханс Пекарь был единственный, на кого я в жизни мог опереться.
— Наверное, теперь Джокер очень стар? — спросил я.
Ханс Пекарь энергично замотал головой.
— Разве ты не помнишь? Джокер не стареет так, как стареем мы, люди.
— Ты видел его после того, как вы прибыли в Европу: — спросил я.
Ханс Пекарь кивнул.
— Видел… один раз… полгода назад. Мне показалось, что этот маленький шут разгуливает по улице напротив моей пекари. Но я не успел даже выйти из дома, а он уже как сквозь землю провалился. Именно тогда в этой истории появился ты. Был вечер, и я получил удовольствие, задав трёпку нескольким мальчишкам, отравлявшим тебе жизнь. И это… это было спустя ровно пятьдесят два года с тех пор, как остров Фроде погрузился в океан. Я считал много раз и совершенно уверен, что это случилось в День Джокера.
Я с удивлением посмотрел на него.
— Разве старый календарь всё ещё действует? — спросил я.
— Похоже, что так, сынок. В тот день я понял, что ты и есть тот беспризорный мальчик, мать которого умерла от тяжёлой болезни. Поэтому я и дал тебе тот сверкающий напиток и показал золотых рыбок…
Я онемел от удивления. Только теперь до меня дошло, что всё сказанное карликами на празднике Джокера имело отношение и ко мне.
Я глотнул воздуха.
— И что… что было дальше? — спросил я.
— Я, конечно, не всё вспомнил что произошло со мной на том загадочном острове. Не так уж с нами, людьми, бывает: всё услышанное мы храним в сознании, даже если не помним этого. А потом, со временем, это всплывает. И именно теперь, когда я рассказал тебе всё, что помню о том острове, я вспомнил, что добавила Четвёрка Червей, когда Четвёрка Бубён сказала, что надо показать парню красный напиток и золотых рыбок.
— И что же она сказала?
— Мальчик вырастет, потом состарится и поседеет, но ещё прежде, чем он умрёт, из северной страны придёт солдат с разбитым сердцем, — ответил Ханс Пекарь.
Я задумчиво глядел на огонь в камине. Меня переполняло благоговение перед жизнью — и с тех пор это чувство уже никогда не покидало меня. Моя жизнь вместилась в одну-единственную фразу. Я понял, что Ханс Пекарь вскоре умрёт и что я должен буду стать следующим пекарем в Дорфе. Понял я и то, что отныне мне придётся хранить тайну пурпурного лимонада и загадочного острова. Я всю жизнь проживу в доме, в котором сижу в эту минуту. Здесь я буду ухаживать за золотыми рыбками с того таинственного острова. И однажды… однажды ко мне придёт из северной страны солдат с разбитым сердцем. Но до этого ещё очень далеко. Потому что до того, как в Дорфе появится следующий пекарь, должно пройти пятьдесят два года.
— И я понял, что золотые рыбки образуют длинную цепь из родовых звеньев, которые ведут обратно к тем рыбкам, которых я привёз с собой с острова, — сказал наконец Ханс Пекарь. — Некоторые их них живут всего несколько месяцев, но большинство живёт много лет. Мне всегда бывало грустно, когда одна из них переставала плавать в круглой чаше, потому что все они разные и ни одна из них не похожа на другую. В этом тайна золотых рыбок. Альберт: даже такая маленькая рыбка является неповторимой личностью. Поэтому я и хороню их под деревьями в лесу. И на каждую безымянную могилку кладу белый камешек, ибо считаю, что каждая золотая рыбка заслуживает маленького памятника, сделанного из более прочного материала, чем она сама.
Всего через два года после того, как Ханс Пекарь рассказал о загадочном острове, он умер. За год до этого умер мой отец. Ханс Пекарь успел усыновить меня, и всё его имущество было записано на моё имя. Последнее, что сказал мне этот старик, которого я любил всем сердцем, было: