И тут она пришла, Георг! Была половина восьмого, когда она неожиданно появилась на Plaza de la Alianza!
После того как я четыре с половиной часа просидел под апельсиновым деревом, Апельсиновая Девушка легкой походкой впорхнула на эту апельсиновую площадь. Не в старом анораке, разумеется, — Андалузия находится в субтропиках. На ней было сказочное летнее платье, пламенно-красное, как цветы бугенвиллеи, росшей вдоль высокой стены, на которую я смотрел. Может быть, она взяла платье взаймы у Спящей Царевны, подумал я, или стащила у какой-нибудь феи?
Меня она не заметила. На площади начали сгущаться сумерки. Было тепло, даже слишком тепло, но у меня вдруг начался озноб.
И тут же — не хочу ничего утаивать от тебя, — тут же я увидел, что с ней был молодой человек лет двадцати пяти. Он был высокий, ладный, с большой светлой бородой. У него был вид полярного исследователя. Особенно мне не понравилось, что его нельзя было назвать несимпатичным.
Итак, я проиграл. Но это была моя вина. Я нарушил правила. Нарушил торжественное обещание. Вторгся в то, что мне не принадлежало, в сказку, правила которой были не в моей власти. «Тебе придется ждать меня полгода, — сказала она. — Если ты сможешь прождать так долго, мы снова увидимся…»
Наконец они меня заметили, и, должно быть, я был похож на печку, из которой Золушка выгребала золу, пока принц не освободил ее от ига мачехи и злых сестер. Я говорю они, потому что первой меня заметила не Апельсиновая Девушка. Первым меня заметил бородатый мужчина. (Ты что-нибудь понимаешь, Георг? Я — нет.) Он хватает Апельсиновую Девушку за руку, показывает на меня и говорит так громко, что его слышит вся площадь: «Ян Улав!» По его выговору я слышу, что он датчанин. Я никогда раньше его не видел.
Все это длилось лишь несколько мгновений, но попытайся представить себе эту сцену. Апельсиновая Девушка видит меня под апельсиновым деревом. Она замирает у большого фонтана посередине площади и не спускает с меня глаз, она оцепенела и, кажется, не сможет освободиться от этого оцепенения еще час или два. Однако она приходит в себя, и даже довольно скоро. Спящая Красавица проспала сотню лет, но вот она просыпается, словно заснула всего минуту назад. Она подбегает ко мне, обнимает меня за шею и повторяет то, что уже сказал датчанин: «Ян Улав!»
Теперь наступает очередь датчанина. Небрежной походкой он подходит к моему столику, протягивает мне сильную ладонь и приветливо говорит: «Рад видеть тебя живым и здоровым, Ян Улав!» Апельсиновая Девушка уже села за мой столик, он кладет руку ей на плечо и говорит: «Я — третий лишний». С этими словами он машет нам, отступает назад, поворачивается и тяжело бредет через площадь. Наконец он скрывается из глаз. Мы отделались от него. Добрые феи сейчас на моей стороне.
Она сидит за столиком напротив меня, вложив свои руки в мои. И тепло улыбается, может быть, немного насмешливо, но тепло.
«Ты не выдержал, — говорит она. — Не смог дождаться меня!»
«Не смог, — соглашаюсь я. — Потому что мое сердце истекало кровью».
Я смотрю на нее, она по-прежнему улыбается. Я тоже пытаюсь улыбнуться, но тщетно.
«Выходит, я нарушил уговор», — прибавляю я.
Она задумывается, потом говорит: «Иногда жизнь заставляет нас ждать. Я написала тебе. Мне хотелось, чтобы у тебя хватило сил подождать еще немного».
У меня вздрагивают плечи. «Значит, я проиграл», — говорю я.
«Во всяком случае, оказался непослушным, — говорит она с неуверенной улыбкой. — Но, возможно, кое-что еще можно спасти».
«Каким образом?»
«Все остается в силе. Вопрос в том, хватит ли у тебя терпения?»
«Не понимаю», — говорю я.
Она нежно сжимает мою руку. «Чего ты не понимаешь, Ян Улав?» — спрашивает она шепотом, просто выдыхает эти слова.
«Правил, — отвечаю я. — Я не понимаю правил».
И у нас начинается долгий разговор.
Георг! Нет нужды пересказывать тебе все слова, которые мы сказали друг другу в тот вечер и в ту ночь, да я бы и не мог их вспомнить. Кроме того, я понимаю, что у тебя на языке сейчас вертится много вопросов, на которые ты хотел бы поскорее получить ответ.
Мне самому хотелось первым делом узнать, каким образом Апельсиновая Девушка раздобыла адрес моих родителей. Это имело отношение к открытке, посланной из Севильи, и вообще — как все это случилось. Я сидел и вопросительно смотрел на нее, и вдруг она нежно спросила: «Ян Улав… Неужели ты и в самом деле не помнишь меня?»
Я удивился. Я попытался посмотреть на нее, как будто никогда раньше не видел. Темные глаза, лукавое выражение лица. Потом мой взгляд скользнул по ее обнаженным плечам — она не протестовала — и по ее воздушному платью. Она задала мне трудную задачу, я помнил Апельсиновую Девушку только по тем редким встречам, которые были у нас зимой. Если я и встречал ее когда-то еще, то забыл это насмерть, сейчас я мог думать только о том, что она необыкновенно красива. Ее создал Бог, думал я, или Пигмалион, легендарный греческий ваятель, вытесавший из мрамора женщину своей мечты, после чего богиня любви сжалилась над ним и оживила ее. Когда я в последний раз видел Апельсиновую Девушку, на ней было черное зимнее пальто. Теперь же она была одета так легко, что это смущало меня, мне казалось, что я чересчур приблизился к ней. И тем не менее я не видел в ней ничего знакомого, но, может, именно это меня и смущало?
«Попробуй вспомнить меня, — повторила она. — Мне так хочется, чтобы ты вспомнил».
«Скажи хоть какое-нибудь наводящее слово», — попросил я.
Она сказала: «Хюмлевейен, дурачок!»
Хюмлевейен. Я вырос на Хюмлевейен. Я там родился. И жил всю жизнь. На Адамстюен я жил лишь последние полгода.
«Или Ирисвейен», — сказала она.
Это было там же. Хюмлевейен начиналась от Ирисвейен.
«Тогда Клёвервейен!»
Это тоже было по соседству. В детстве я часто играл на большом холме между виллами на Клёвервейен. Холм весь зарос деревьями и кустами. Кажется, там была еще песочница и качели. Несколько лет назад там поставили несколько скамеек.
Я снова поднял глаза на Апельсиновую Девушку. И вздрогнул всем телом, примерно так же приходят в себя после глубокого гипноза. Я крепко-крепко сжал ее руки. Еще чуть-чуть, и я заплакал бы. «Веруника!» — вырвалось у меня наконец.
Она широко улыбалась. Но мне показалось, что и у нее на глаза навернулись слезы.
Я смотрел ей в глаза, и мой взгляд больше не отклонялся в сторону. Больше меня ничто не сдерживало. Робости как не бывало. Я был открыт перед ней. Осмелился без всяких условий сдаться на ее милость. Это принесло мне большое облегчение.
Наверное, ни одна близость на свете не может сравниться с двумя взглядами, которые открыто и решительно встречают друг друга и уже не отпускают.