Но я прервал его: «Мы с отцом сидели здесь ночью накануне того дня, как его положили в больницу. Из его письма ты узнаешь и все остальное. А теперь здесь сидим мы с тобой».
«Георг, — отозвалась наконец мама. — Я жду и в то же время страшусь этого письма. Мне хочется, чтобы ты был дома, когда я буду его читать. Обещай, что не оставишь меня».
Я пожал ей руку. Мне казалось важным быть рядом с мамой, когда она будет читать письмо отца. Было бы неправильно, чтобы Апельсиновую Девушку утешал Йорген, когда она будет читать длинное письмо Яна Улава. Но и ему будет позволено прочитать письмо моего отца. Легко он не отделается.
Я сказал: «В ту ночь, здесь, на террасе, отец сказал мне, что должен нас покинуть».
Она резко повернулась ко мне: «Видишь ли, Георг… не знаю, смогу ли я еще раз говорить об этом. Есть одна вещь, к которой ты должен относиться с уважением. Ты понимаешь, что бередишь старую рану? Или не понимаешь?»
Она почти рассердилась. Точно рассердилась.
«Конечно понимаю», — сказал я.
Мы долго сидели, не проронив ни слова. Может быть, целый час. Я был поражен. Маме всегда быстро становилось холодно.
Увидев новую звезду или планету, я показывал ее маме, но вскоре звезды стали бледнеть, а когда рассвело, и вовсе исчезли.
Перед тем как уйти в дом, я снова показал ей на небо и сказал: «Там высоко вращается большое око. Оно весит более одиннадцати тонн, оно такое же большое, как паровоз, и держится с помощью двух крыльев».
Мама вздрогнула, она не поняла, что я имею в виду.
Я вовсе не собирался пугать ее, у меня и в мыслях не было рассказать ей какую-нибудь историю про привидения. Чтобы успокоить ее, я быстро сказал: «Это телескоп Хаббл. Око Вселенной».
Она улыбнулась типичной маминой улыбкой и протянула руку, чтобы погладить меня по голове. Но я успел уклониться. Она думала, что я еще ребенок. А может, решила, что я вспомнил о своем сочинении.
«Когда-нибудь мы разгадаем, что же такое все это», — сказал я.
На другой день мне разрешили не ходить в школу. Надо только сказать учителю все как есть, считала бабушка. Мне следовало сказать, что мы получили письмо от моего отца, который умер одиннадцать лет назад. В подобных ситуациях всегда нужна передышка, прибавила она.
В подобных ситуациях, думал я. Мне и в голову не могло прийти, что существуют ситуации, подобные получению письма от давно умершего отца.
Дедушке с бабушкой пришлось уехать в Тёнсберг, так и не прочитав отцовского письма. Я обещал, что они прочтут его самое позднее через неделю. Бабушка немного дулась на то, что ей придется ждать так долго. Ведь это она нашла письмо, она заставила дедушку предпринять эту поездку в Осло. Но дедушка напомнил ей слова Йоргена.
В то утро Йорген рано ушел на работу, я его почти не видел, но мы с мамой остались дома. В полдень я уснул на желтом диване, потому что не спал всю ночь. Когда я проснулся, началось небольшое шоу на чердаке.
Я попросил маму найти все ее старые картины, написанные в Севилье. К счастью, она ни одной не выбросила, хотя снова повторила, что «переросла их». Она произнесла эти слова, передвигая старый портрет отца, написанный ею по памяти. Мы с ней ничего не сказали о нем, но, увидев его, я вздрогнул. Ни на одной картине я никогда не видел таких пронзительно синих глаз. Я подумал, что, должно быть, маме потребовалось много кобальта. И еще подумал, что, должно быть, эти глаза видели то, чего не видел большие никто.
«Ты все-таки не переросла папу», — сказал я. Это был не вопрос. Это звучало как утверждение.
Я заставил маму снова повесить в холле старую картину с апельсиновыми деревьями. Мы с ней сняли другую картину и повесили апельсиновые деревья точно на то место, где они висели, когда отец сидел там и писал на своем компьютере. В то время ему приходилось ходить осторожно, чтобы не сдвинуть с места железную дорогу. То было другое время.
Мне понравилось, как мы повесили картину с апельсиновыми деревьями, смотреть на нее было приятно. С таким небольшим возвратом к прошлому Йорген, по моему мнению, должен был смириться. Я так и сказал.
В большой коробке на чердаке мы нашли мою железную дорогу. Нашли мы и старый компьютер. Я перенес его в холл, присоединил к нему монитор, включил в розетку и попытался запустить. Это была старая досовская программа, и редактор назывался Word Perfect. Отец одного моего школьного товарища до сих пор пользуется таким музейным экспонатом, и я много раз входил в него.
Но чтобы получить доступ к документам, написанным отцом, компьютер попросил меня ввести пароль максимум из восьми букв. Именно этот пароль мои родственники и не могли вскрыть одиннадцать лет назад.
Пока я возился с компьютером, мама стояла у меня за спиной. Она сказала, что они перепробовали множество разных слов и чисел, например, день рождения, номер машины, личный номер.
У меня зародилось подозрение, что все должно быть гораздо проще. И я набрал слово из восьми букв: А-П-Е-Л-Ь-С-И-Н. Компьютер сказал «динъ», и передо мной открылся список так называемых директорий, записанных на твердом диске.
Мама была поражена, но это еще мягко сказано. Она схватилась за лоб и чуть не лишилась чувств.
[Dir] на старых компьютерах соответствует тому, что в новых называется «папки». И название каждой папки тоже должно было состоять из восьми букв. Одна папка называлась werunika ».
Я набрал это слово и нажал ENTER. «Мышей» у старых компьютеров не было. В папке был один-единственный документ, и он назывался «georg.doc». Я снова нажал ENTER. И уставился в тот же текст, который читал вчера вечером у себя в комнате: Сядь поудобнее, Георг. Я хочу, чтобы ты устроился поудобнее, потому что должен рассказать тебе одну душещипательную историю… Я нажал два раза НОМЕ и стал жать вертикальную стрелку вниз, чтобы проглядеть весь документ. На это ушла вечность, не меньше десяти секунд. Да, самая последняя фраза в документе была: Но мечта о несбыточном имеет свое название. Мы называем ее надеждой.
Я нашел письмо отца в его старом компьютере, и это было гениально: ведь, решив написать эту книгу вместе с ним, я приготовился к кропотливой работе с ножницами и клеем. Теперь моя задача облегчалась, теперь мне требовалось только войти в компьютер и вписать собственный текст перед текстом отца, внутри него или после него. И у меня возникло реальное чувство, что мы вместе пишем эту книгу.
После некоторых усилий я наладил и старый ромашковый принтер. Это была такая древность, что я даже боялся, как бы какой-нибудь тайный агент из Технического музея не украл его у меня. Он гремел, грохотал и тратил по четыре минуты на каждую страницу. Потому что молоточек ударял отдельно по каждой букве. Одиннадцать лет назад, в год смерти отца, это сооружение считалось современным!