– Анита, вы очнулись?
Я открыла глаза. В голову хлынул свет. Я снова закрыла глаза от света и от боли, но боль осталась. Я повернула голову, и это было ошибкой. Боль превратилась в непобедимую тошноту. Как будто кости головы пытались соскользнуть с мест. Я закрыла рукой глаза и застонала.
– Анита, вам нехорошо?
Зачем задавать вопросы, ответ на которые очевиден? Я ответила шепотом, не зная, чем отзовется для меня попытка заговорить. Вроде бы не очень плохо.
– Просто великолепно.
– Что? – Это был голос женщины.
– Я думаю, она проявляет сарказм, – сказал Жан-Клод. В голосе его звучало облегчение. – Если она шутит, значит, она не сильно пострадала.
В этом я не была уверена. Тошнота накатывала волнами, от головы к желудку, вместо того чтобы наоборот. Спорить можно, что у меня сотрясение. Вопрос в том, насколько сильное?
– Вы можете двигаться, Анита?
– Нет, – шепнула я.
– Позвольте мне перефразировать вопрос. Если я вам помогу, вы сможете сесть?
Я сглотнула слюну, пытаясь дышать сквозь тошноту и боль.
– Может быть.
Две руки скользнули под мои плечи. Кости у меня в голове поехали вперед, когда он меня поднял. Я ахнула от боли.
– Меня сейчас стошнит.
Я перевернулась на четвереньки. Движение это было слишком быстрым, и боль налетела вихрем света и тьмы. Живот сводило, рвота стояла у горла, голова раскалывалась.
Жан-Клод держал меня за талию, его холодная рука лежала у меня на лбу, не давая костям головы расползаться. И голос его поддерживал меня, как прикосновение гладкой простыни к коже. Он тихо и ласково говорил по-французски. Я не понимала ни слова, но и не надо было. Его голос держал меня, укачивал, унося часть боли.
Он прижал меня к груди, и я была слишком слаба, чтобы возражать. Боль колотилась в голове, но теперь это была далекая, пульсирующая, тупеющая боль. Голову повернуть все равно было невозможно, будто она выскользнула из шарниров, но боль была уже другая, терпимая. Он вытер мне лицо и губы влажной тканью.
– Вам лучше? – спросил он.
– Да. – Я сама не заметила, когда ушла боль.
– Что ты сделал, Жан-Клод? – спросила Тереза.
– Николаос хотела видеть ее в сознании и здоровой. Ты видела, какова она была. Ей нужна больница, а не дополнительные пытки.
– И потому ты ее полечил. – Женщина-вампир явно забавлялась ситуацией. – Николаос не будет довольна.
Я почувствовала, как он пожал плечами.
– Я сделал то, что было необходимо.
Я уже могла открыть глаза, не щурясь и не вызывая боли. Мы были в темнице – по-другому и не назовешь. Квадратную камеру двадцать на двадцать футов окружали толстые каменные стены. К зарешеченной деревянной двери вели вверх каменные ступени. Даже кольца для цепей были в стенах. Факелы дымились на стенах. Не хватало только дыбы и палача в черном клобуке – такого, с бычьими бицепсами и татуировкой “Не забуду мать родную”. Да, это завершило бы картину. Мне было лучше, намного лучше. Я не должна была так быстро оправиться. Мне случалось получать удары, и сильные. Не бывает, чтобы вот так просто все прошло.
– Вы можете сидеть без помощи? – спросил Жан-Клод.
К моему удивлению, ответ оказался положительным. Я села, прислонившись спиной к стене. Посреди пола была вполне современная сточная решетка.
Тереза смотрела на меня, держа руки на бедрах.
– Да, ты быстро оправляешься. – В ее голосе звучало приятное изумление и еще что-то, что я не могла назвать.
– Ни боли, ни тошноты – все прошло. Как это получилось?
Она ухмыльнулась, скривив губы.
– Об этом тебе надо спросить Жан-Клода. Это он сделал, не я.
– Потому что ты этого сделать не могла бы.
В его голосе слышался чуть тепловатый намек на злость.
Она побледнела.
– Я бы этого все равно не стала делать.
– О чем вы говорите? – спросила я.
Жан-Клод повернулся ко мне; красивое лицо было непроницаемым. Темные глаза смотрели в мои – и это были глаза как глаза.
– Давай, мастер вампиров, скажи ей. Увидишь, насколько она благодарна.
Жан-Клод смотрел на меня, разглядывая мое лицо.
– У вас была сильная контузия, сотрясение. Но Николаос не позволила бы нам доставить вас в больницу, пока не будет закончено это… интервью. Я боялся, что вы умрете или окажетесь неспособны… функционировать. – Никогда я не слышала в его голосе такой неуверенности. – Поэтому я поделился с вами своей жизненной силой.
Я затрясла головой – крупная ошибка. Пришлось прижать руки ко лбу.
– Я не понимаю.
Он широко развел руками:
– У меня нет других слов.
– Позволь мне! – вмешалась Тереза. – Он просто сделал первый шаг к превращению тебя в слугу.
– Не может быть. – Мне все еще трудно было мыслить ясно, но я знала, что это неправда. – Он не пытался воздействовать на меня разумом или глазами. Он не кусал меня.
– Я говорю не об этих жалких полутварях, носящих несколько укусов и бегающих по нашим поручениям. Я имею в виду постоянного слугу-человека, которого никогда не кусают, никогда не ранят. Такого, который стареет почти так же медленно, как мы.
Я все еще не понимала. Наверное, это выражалось на моем лице, потому что Жан-Клод сказал:
– Я забрал вашу боль и дал вам часть моей… выносливости.
– Значит, вы испытываете мою боль?
– Нет, боль прошла. Я сделал вас чуть менее уязвимой. Вас теперь труднее ранить.
До меня все еще не дошло до конца или просто это было вне моих понятий.
– Все равно не понимаю.
– Послушай, женщина, он дал тебе то, что мы считаем великим даром и даем лишь тем, кто показал себя бесценным.
Я уставилась на Жан-Клода.
– Это значит, что я теперь как-то в вашей власти?
– Как раз наоборот, – ответила Тереза. – Ты теперь не подвержена действию его взгляда, голоса, ума. Ты будешь служить ему только по твоему собственному желанию, ничего больше. Теперь ты понимаешь, что он сделал.
Я посмотрела в ее черные глаза. Просто глаза и ничего больше.
Она кивнула.
– Ты теперь начинаешь понимать. У тебя, как у аниматора, был частичный иммунитет к нашим взглядам. Теперь у тебя иммунитет почти полный. – Она рассмеялась коротким лающим смешком. – Николаос уничтожит вас обоих.