— Подождите, сейчас прочту… Элиз просит узнать, не может ли ваш друг-жандарм отдать этот кусок мяса на анализ… Блажь какая-то, не знаю, что на нее нашло… Нет проблем? Вы так любезны. Завтра утром я вам принесу… Да, в холодильник. Доброй ночи, еще раз спасибо. Мы выглядим смешно! — протестует Иветт, вешая трубку. — Надо было выкинуть это мясо в помойку, вот и все!

Звонок телефона прерывает ее воркотню: это Жан, ее друг. Я стараюсь не слушать их долгую болтовню. Мне не терпится узнать результаты анализа. Только бы не то, о чем я думаю! Я скрещиваю пальцы, прекрасно понимая, что это ничего не даст.

3

С самого утра меня бьет нервная дрожь, я в нетерпении, я взволнована. Иветт передала мясо Яну, а тот — через почтальона — своему приятелю из жандармерии. Потом мы снарядились, как для поездки на полюс. Машина, присланная из Центра, доставила нас в Северный лагерь.

Больные, возбужденные перспективой прогулки, подняли страшный галдеж, собаки тоже не сидят спокойно. Летиция их боится и жмется ко мне, а Магали испускает нечленораздельные возгласы. Юго и Мартина не позволяют Кристиану валяться в снегу, удерживают Эмили и Клару, которые хотят сунуть руку в собачью пасть, раздают конфеты. Бернар спрашивает у всех, который час, и объясняет нам, что время — это деньги. Конечно, у меня не выходят из головы чертов бифштекс и принесший его таинственный незнакомец, но я слишком поглощена происходящим, чтобы всерьез думать об этом.

Жан-Клод взял с собой видеокамеру и снимает нас без остановки. Ему, практически полному инвалиду, нравится фиксировать движение. При этом он все время твердит: «Это сохранится надолго!», как будто консервирует события.

Хотелось бы мне увидеть себя на пленке! Узнать, как я выгляжу. Увидеть, как я поднимаю руку, словно автоматическая кукла Барби.

Собаки лают, завывают протяжно, как волки, ворчат, огрызаются друг на друга — им не терпится тронуться с места. Ян устраивает всю компанию, о чем-то спорит с проводниками, тремя молодыми людьми с сильным южным акцентом. Похолодало, поднялся ветер. Иветт помогает мне застегнуть воротник комбинезона и натянуть шапку. Юго поднимает меня. Чувствую узлы мышц на его руках, его подстриженную шкиперскую бородку, исходящий от него запах лекарств. Он сажает меня на деревянную скамеечку, обитую мехом, рядом с Петицией. Напротив нас — Магали и Кристиан. Иветт забирается в санки последней и приваливается ко мне, шепча: «Это не для моего возраста». Юго садится с Эмили, Кларой и Бернаром. Мартина — с Жан-Клодом и Леонаром. Ян распределяет толстые пледы, дает всем полезные советы, всех ободряет, встряхивает поводьями. Другие проводники дружно кричат: «Ю-у-у!» Санки трогаются, набирают скорость. Мы мчимся по лесу, я чувствую сильный запах хвои.

— Как красиво! — восклицает Иветт. — Можно подумать, мы в Канаде!

Ветер сечет мне лицо, свист деревянных полозьев по снегу напоминает мне о лыжных прогулках — минутное чувство сожаления, потом я беру себя в руки, слушаю, как Летиция восторгается всем вокруг. Подростком она попала в автомобильную катастрофу, после которой осталась наполовину парализованной, и сейчас, в двадцать четыре года, впервые оказалась в горах. Она радостно смеется, ей просто хорошо ехать в санях.

Я спрашиваю себя, часто ли она вспоминает время, когда могла нормально владеть ногами. Ей было пятнадцать лет в момент аварии, сказала мне Иветт — она уже знает практически все о прошлом больных, потому что подружилась с Мартиной. Они даже обмениваются рецептами картофеля, запеченного в сливках. Картофель, запеченный в сливках, — это один из камней преткновения между домохозяйками. Он может стать причиной страшных ссор! Попробуйте-ка приготовить его, если вы пригласили к обеду лучшую подругу. Она скорее умрет, чем признает, что вы готовите его лучше. И лучше не думать, что случится, если ее муж скажет с полным ртом: «Видишь, милая, вот как надо готовить картошку в сливках!». Мне-то легко думать о таком трагическом случае разногласия между подругами, мой бывший, Бенуа, это блюдо ненавидел. Что до Тони, я не знаю. Тони все равно, что есть. К тому же, поскольку мне так трудно общаться посредством записок, мы избегаем обсуждать незначащие темы.

— Собака!

Это кричала Магали, она явно возбуждена. Иветт рассеянно поддакивает.

— Собака, собака, собака, собака!

— Да, тут много собак, мы видим, — соглашается Иветт. — Садись, ты можешь упасть.

— Собака! Большая собака!

— Магали, перестань шуметь! — ворчит Ян, повернувшись к ней.

— Маг, успокойся, посмотри, какой снег, — ласково говорит Летиция.

— Ах, я поняла! — вступает Иветт. — Она говорит вон о той большой черной собаке, о лабрадоре!

Лабрадор? Уж не тот ли, что поздоровался со мной вчера утром у магазина… Но вряд ли его хозяйка в мини-юбке станет выгуливать его в лесу!

Но Иветт трясет меня за руку:

— Это собака той девушки, из ночного клуба! Ну, знаете, большая, черная. Но девушку я не вижу…

Отчаянный лай.

— Да что с этой собакой? Она бежит прямо к нам! Ой-ой, а тут эти хаски, вот сейчас…

Иветт не успела закончить фразу, а хаски уже завыли и натягивают постромки; лабрадор бежит рядом с нами и оглушительно лает.

— Пошел вон! Пошел вон! — надрывается Ян.

Щелканье кнута, надеюсь, не по спине лабрадора. Ох, как же меня раздражает невозможность увидеть и спросить, что происходит!

— Собака! Иди сюда! — кричит Магали.

— Тихо ты! Замолчи! — внушает ей Летиция.

— Ав! Ав! Ав! — распевает Кристиан.

— Меня тошнит, — стонет Жан-Клод сзади нас.

— Сейчас опрокинемся, — пророчествует Иветт, хватая меня за руку.

И точно, я чувствую, как санки кренятся набок.

И вдруг что-то огромное падает мне на колени, у меня даже дыхание перехватило. Все кричат, санки все-таки не опрокинулись, большой шершавый язык лижет мое лицо, а хаски просто безумствуют.

— Собака! — удовлетворенно говорит Магали.

— Нет, ну что за мерзкий пес! — констатирует Ян, останавливая упряжку.

— Осторожно, Магали, не трогай его за шею, он, может быть, злой! — заклинает Иветт.

— Добрый, — возражает Магали, — он меня любит.

— Судя по всему, ты права, — вздыхает Ян, а в это время хвост лабрадора, повернувшегося, чтобы облизать Магали, весело хлещет меня по лицу.

Собака переходит от одного к другому, и вот уже пятидесятикилограммовый лабрадор всеми четырьмя лапами прыгает по нашим животам с громким лаем, что вызывает определенное замешательство.

Потом раздается встревоженный голос:

— Тентен! Тентен! Где ты? Ко мне! Рядом!

Мощное «гав», последнее сотрясение, и Тентен удаляется, а вдогонку ему несутся злобные завывания хаски.