Он не знал, сможет ли выстрелить в человека, даже при опасности поимки. Скорей всего не сможет, но с пушкой в руках надежнее. В крайнем случае можно пальнуть вверх. Или по ногам дробью.
Убить человека он, наверное, не сумеет.
Наверное…
Все было тихо, все было спокойно, он сосчитал до ста и начал делать дело — все страхи и комплексы куда-то в момент улетучились, осталась лишь непоколебимая уверенность: все получится, наверняка все получится…
Залитые под завязку фляги ни разу за весь поход не булькнули, но сейчас вытекающий бензин негромко журчал — Олег не обращал внимания, уверившись в крепком сне этих, да и случайным взглядом из окна его уже не могли обнаружить: фундамент высокий, а он двигался по периметру дома согнувшись, обильно поливая стены бензином, фляга в руке не дрожит, ствол закинут назад, за спину, но так, что в любой момент можно мгновенно перекинуть вперед и выстрелить…
…Так, что у нас тут?., поленница вдоль стены… отлично, плеснем побольше… а рядом ящик с газовыми баллонами… ай-ай-ай, ну разве можно держать такое рядом с дровами, это же так, хе-хе, пожароопасно… а тут, за углом, опять долетает свет от уличного фонаря… ерунда, яблони заслонят от соседей, необлетевших листьев достаточно… о-о, еще одно новшество — навес над машиной, не новая «шестерка», но ухоженная… а мы сюда плеснем, под бензобак… вот и тряпье какое-то валяется, полить — и под днище, на тряпках бензин дольше горит, дело известное… Ну все, последняя фляга и последняя стена… не забыть и подвальчик под верандой…
Вход в подвальчик открывался с улицы — низенькая деревянная дверца, и был он раньше забит деревянными рейками и брусками. Олег распахнул дверцу, вздрогнув от протяжного скрипа — так и есть, идеально высохшие деревяшки хоть и поуменьшились числом, но и на его долю вполне хватит…
Плеснул остатки бензина, небрежно откинул в сторону флягу — все аккуратно протерто, никаких тебе пальчиков, а улика пусть остается…
Если все добро застраховано на приличные деньги, попробуйте докажите, что не сами подпалили, нынче страховые компании все частные, денежки выкладывать ох как не любят и подозрительностью страдают маниакальной. Но скорее никакой страховки и в помине нет, народ сейчас копеечку бережет, куда как реже страхует недвижимость…
Длину шнурка, пропитанного бензином (шерстяного, никакой растворимой синтетики), он установил серией несложных опытов — будет гореть две трети минуты плюс-минус пара секунд, вполне достаточно, чтобы успеть нырнуть в потаенный лаз, поставить доски на место и быстренько отбежать за ближайший поворот русла, где не осветят отблески пожарища…
А затем пойти ровным шагом, кто вдруг и увидит — внимания не обратит, там, на склоне, сейчас появится более интересное зрелище…
Он не несся сломя голову, не хватало подвернуть или вывихнуть ногу, бежал аккуратно, благо этот участок берега знаком досконально, до мелочей, — знал, где можно разогнаться на ровненьком лужке-покосе, где стоит сбавить шаг, осторожно переступая заросшие бурьяном колдобины.
Оружие пока не убрал, лишь сложил мешающий на бегу откидной приклад; назад не оглядывался — все равно сквозь кусты не увидеть быстрый бег желтого огонька вверх по склону, не стоит и заморачиваться, а возвращаться в случае накладки и что-то исправлять чревато…
Пару-тройку раз на ходу пшикнул за спину из перцового баллончика «Шок», хотя и не знал, насколько долго продержится эта химия, — потом, выйдя из опасной зоны, можно будет не торопясь присыпать след заботливо приготовленной смесью табака и молотого перца.
Русло круто забрало влево, даже днем из обреченного дома его уже не было бы видно, Олег замедлил шаг — тикавший где-то глубоко внутри таймер спешил, в голове металась паническая мысль, что прошло больше минуты, что все рухнуло, что кому-то в доме приспичило по малой нужде и он увидел предательский огонек — и тут за спиной полыхнуло, заставив остановиться и оглянуться.
Он сдирал с рук перчатки, тонкий латекс полз рваными клочьями, а там, наверху, быстро росла огромная красная опухоль — самого пламени он сначала не видел, мешал изгиб берегового склона, но красный отблеск становился все ярче, огонь поднялся выше по стенам, и показались первые желтые языки…
Донесся истошный вопль, пронзительный (женский?), ему откликнулись другие крики и рванувшийся волной по поселку истеричный собачий лай; от жара в «шестерке» что-то замкнуло и полыхающая антилопа-гну испустила сиреной вопль агонии — быстро замолкнувший…
Что, не нравится?.. ничего, заживо не сгорите, выходы я не поливал… но имущество тю-тю… ладно, денька через три посмотрим, что подать вам на погорелое…
Олег двинулся дальше — дело сделано, но операция «Вервольф» продолжается, следующий этап — красиво и чисто уйти. Был у него такой бзик — любил тщательно планировать все, от коммерческих сделок до ремонта в квартире — и именовать операциями с красивыми нерусскими названиями…
О том, что погибшие при пожарах чаще задыхаются в дыму, чем сгорают, — Олег не думал.
И о том, смогут ли пробраться в пылающем доме — спросонья, среди криков, дыма и паники к пока не вспыхнувшему выходу, — не думал.
Что в гигантском костре горит его прошлое, его детство — тоже не думал.
Олег думал, что надо не забыть, не пропустить нужный момент — вовремя спрятать ружье и снять бахилы, приняв обычный мирный вид.
План состоит из таких вот деталей.
И каждая важна.
Он продумал все.
Это была финальная точка в агонии старого дома — умирать он начал давно, високосным летом, оставшимся в памяти Московской олимпиадой и смертью Высоцкого.
Олег много лет спустя понял, что это было последнее счастливое лето в Александровской, последнее лето детства… Случались и позже там хорошие деньки, но все равно чего-то не хватало: может, семейных летних обедов на улице, под старой, ныне спиленной грушей — на молодую, с нежной кожицей, отварную картошку, час назад выкопанную, сыплется порезанная зелень с одуряюще-божественным запахом, дядька под слегка укоризненными взглядами жены и ее сестер достает литровую бутылку с разливным пивом, жестикулирует надетой на вилку картофелиной, рассказывает что-то невероятно смешное с абсолютно серьезной миной — а вокруг буйство летних красок и запахов, а внутри ощущение уюта и спокойствия, ощущение, что так будет всегда…
Да нет, обедали они летом на улице и после, значит, не в этом дело… А может, не хватало Олегу постоянного, ставшего привычным, деловитого жужжания пчел. На шестом десятке дядька вдруг решил заняться пчеловодством, сначала неудачно, пчелы дохли. Взял в напарники опытного пчеловода, дело пошло на лад — в первое лето все ходили безбожно покусанными, но притерпелись к пчелам, а пчелы к ним, ульи стали привычной деталью пейзажа и привычными стали вечерние чаепития со свежим ароматным медом…
…Дядька умер тем же летом — уехал в Москву в командировку, был здоров и полон планов — а вернулся в запаянном гробу с маленьким стеклянным окошечком. И оказалось, что именно он, муж старшей из сестер — немного смешной мужик с вечно растрепанными белыми кудрями, рано и полностью поседевшими, — и был главной пружиной, на которой держалось в доме все. И без которой все медленно начало разрушаться и приходить в упадок.