Еще плотнее он общался с Джоном Сильвером. А ведь Билли Бонс предупреждал Хокинса об одноногом пирате… И Джим, едва лишь прочитав в письме сквайра об одноногом моряке, сразу заподозрил: не тот ли самый? После личной встречи с Сильвером подозрения рассеялись: нет, не похож опрятный и вежливый хозяин таверны на морского разбойника, совпадение.

Однако Хокинс в ходе долгих бесед с Сильвером мог бы и задуматься: отчего судовой повар так осведомлен о пиратских делах? Отчего даже попугай его назван Флинтом? Как вообще Сильвер стал владельцем этой птицы? Ведь кок задолго до эпизода с яблочной бочкой сообщает Джиму, что попугай «плавал с Инглендом, с прославленным капитаном Инглендом, пиратом».

В эпизоде с подслушанным разговором вымысел густо замешан на правде, потому-то капитан, сквайр и Ливси сразу поверили Хокинсу.

Но разговор пиратов Хокинс не подслушивал. Он подслушал совсем иной разговор… Разговор, выявивший опасность, грозившую лично Хокинсу.

Эта опасность вынудила Джима к масштабной лжи. И именно от этой опасности он спасался среди матросов в шлюпке, плывущей к острову…

Попробуем восстановить события, понять, что же так напугало юного Хокинса.

Реконструкция № 4. Подслушанный разговор

Как я уже упоминал, по настоянию капитана Смоллетта всю корму «Испаньолы» переоборудовали – начав работы накануне отплытия шхуны, а завершив их уже в открытом море. Большая каюта, где разместились доктор и сквайр Трелони, осталась нетронутой, и она же служила нам кают-компанией. Заднюю же часть среднего трюма отгородили и разделили дощатой переборкой пополам. В правом помещении теперь была каюта капитана Смоллетта, а левую в свою очередь разделили на четыре каюты, более заслуживающие названия клетушек или конурок – в них едва помещалась подвесная койка; две из них отдали Редруту и мне, в двух других разместились Джойс и Хантер.

Теснота обиталища не помешала моей радости – все-таки я жил теперь в своей отдельной каюте, а не в матросском кубрике, как предполагалось изначально; ключ от каюты я, подражая бывалым морякам, повесил на просмоленном шнурке на шею и носил не снимая.

К сожалению, работа по переоборудованию была выполнена небрежно – возможно оттого, что судовой плотник и помогавшие ему матросы более привыкли чинить рангоут и латать обшивку. В наскоро возведенных перегородках остались щели изрядных размеров, при сильном ветре порождавшие сквозняки.

Однако это неудобство, как вы увидите, сослужило мне огромную службу. Только благодаря ему я был вовремя предупрежден об опасности и не погиб от руки человека, которого я хоть никогда и не считал за друга, но все же в самую последнюю очередь заподозрил бы в преступных намерениях.

Вот как это произошло.

В тот вечер исполнение обычных моих обязанностей юнги отняло сил и времени больше обычного, – капитан Смоллетт пообещал, что на судне не будет любимчиков, и сдержал обещание. К тому же подошел мой черед помогать судовому повару, и я с грустью понимал, что на сон останется совсем мало времени, если, конечно, я не задремлю, надраивая медный котел или просеивая крупу для завтрашнего обеда.

Но Сильвер, видя как я утомлен, отпустил меня с камбуза, сказав, что сам справится; наш славный кок всегда испытывал ко мне немалую слабость.

Я был уверен, что засну, едва оказавшись на койке, но на деле все получилось по-другому: согласно вычислениям, нам оставалось плыть менее суток, и меня будоражила и не позволяла заснуть мысль о том, либо сегодня ночью, либо самое позднее завтра перед полуднем мы увидим Остров Сокровищ.

Но мало-помалу усталость брала свое, веки мои сомкнулись, однако спустя недолгое время я понял, что все-таки не могу уснуть, на сей раз по иной причине. Мой сосед Редрут с кем-то разговаривал за тонкой перегородкой, слов разобрать я не мог, да и не прислушивался, но в тот момент казалось, что именно этот негромкий звук двух голосов не дает мне уснуть – так же, как порой не дает уснуть надоедливое жужжание мухи, тоже негромкое. Звук доносился откуда-то снизу, и я знал, в чем причина – там имелась большая щель, вызванная кривизной одной из досок переборки.

Раздосадованный, я поднялся с койки, взял первую подвернувшуюся под руку тряпку (кажется, это был шейный платок, дожидавшийся стирки) и опустился на колени, чтобы заткнуть щель.

И в этот момент звучавший за стенкой голос послышался так ясно и чисто, словно я незримым слушателем находился в соседней каюте. Говорил сквайр Трелони и первая же сказанная им фраза заставила меня замереть в неудобной позе – стоя на четвереньках под койкой и с наклоненной головой, находящейся в полуфуте от пола. А после ответа собеседника сквайра я понял, что жизнь моя под страшной угрозой и лишь счастливое стечение обстоятельств дает шанс избежать смерти; шанс, использовать который будет не так просто.

– …должно выглядеть естественно, – говорил сквайр (первые слова его фразы я пропустил). – Ливси паршивый доктор, но след от пули или ножа даже он разглядеть сумеет.

– Не извольте беспокоиться, сэр, – отвечал Редрут угрюмым и мрачным голосом, то есть таким, как обычно. – У меня давно руки чешутся добраться до этого щенка, и все будет исполнено лучшим образом. Будь моя воля, я бы разобрался с ним еще в усадьбе, когда этот нищеброд спал на ваших перинах, пил ваше вино, ел ваши разносолы и пытался командовать слугами, воображая себя джентльменом. Как же я ненавижу это отродье потаскушки Дженни Милз, окрутившей простака Хокинса!

– Я слышал, ты и сам в былые времена имел на нее виды… – невинным тоном произнес Трелони.

В ответ Редрут издал странный звук – нечто среднее между рычанием пса и лошадиным фырканьем. Чувствовалось, что старика переполняют эмоции, и лишь почтение к хозяину не позволяет им излиться наружу в виде мерзкой ругани.

Я стоял на четвереньках не жив и не мертв. Несколько слов Редрута полностью объяснили непонятное поведение старого егеря, заставлявшее меня долгие часы бесплодно ломать голову в поисках причины его ненависти ко мне… Вот почему он норовил оскорбить меня по любому поводу, и даже когда повода не находилось, держался со мной как полицейский с Боу-стрит с преступником… Вот почему распускал при малейшей оказии руки… Вот почему во время нашего с ним визита в «Бенбоу» не произнес ни единого слова, обращенного к моей бедной матери, и даже не взглянул на нее, демонстративно отводя взгляд в сторону…

Ясное понимание того, как дела былых дней породили ненависть старика ко мне, на миг затмили мысли о дне сегодняшнем, о той судьбе, что готовили мне два злодея, до сей поры почитаемых мною за порядочных, хоть и не самых приятных в общении людей.

Но они не позволили мне забыться, заговорив снова.

– Ладно, не будем ворошить минувшее, – сказал сквайр. – Но ради всего святого, Том, не откладывай то, что я тебе поручил.

– Все будет исполнено, сэр, – произнес Редрут хорошо знакомым мне тоном и я зримо представил, как кривится его рот и хмурятся седые брови. – Возможно, щенок получит свое уже сегодня ночью. Я недавно видел, как он шел на камбуз помогать Сильверу, уже пошатываясь от усталости. Кто удивится, если обессилевший юнга задремлет у фальшборта и свалится вниз?