Но сейчас, очевидно, не догадался, где мы будем его искать. Или не смог попасть туда, что представлялось более вероятным, учитывая ужасающий предсмертный вопль, заставивший меня содрогнуться.
Ну что же, придется отплывать без Джима. Нельзя подвергать опасности жизни всех ради призрачной надежды спасти одного человека… Капитан уверял, что через два часа поднимется ветер, – и шхуна направится в океан лишь с теми, кто окажется в тот момент на борту. Мы сделали все, что в человеческих силах. И теперь Джиму, если он еще жив, остается лишь уповать на Бога.
С такими невеселыми мыслями я достал трубку, развязал кисет… Табака в нем оставалось совсем мало, и вдруг на ладонь мою вместе с табачными крошками выпал посторонний предмет – клочок бумаги, скатанный в плотную трубочку.
Заинтригованный, я развернул бумажку, покрытую неровными строками, торопливо начертанными свинцовым карандашом.
«Доктор, вы мне не поверите, но то, что я собираюсь сделать, послужит лучшим доказательством моих слов…» – прочитал я с удивлением; опустил взгляд и увидел подпись: «Ваш Джим Хокинс». Действительно, я ведь просил сегодня Джима принести кисет, позабытый в каюте…
Записку я прочел быстро, но очень внимательно. И, вопреки опасениям Хокинса, поверил всему и сразу. Словно передо мной лежала груда разноцветных кусочков смальты, и вдруг неведомым волшебным образом они сложились в мозаичную картину. В крайне неприглядную картину, надо заметить.
Многое стало понятным. И письмо, отправленное в Лондон по неправильному адресу (Трелони сумел тогда объяснить свою ошибку довольно убедительно), и странная уступчивость сквайра во время дележки ненайденного сокровища, и его расспросы о моих делах, не имевших к Трелони никакого отношения, и мрачные, неприязненные взгляды негодяя Редрута, порою перехватываемые мной.
Не знаю, сумел бы я сам свести воедино все эти мелкие детали, если бы не юный Хокинс. Ай да Джим… Когда он выкинул ловкий трюк с координатами острова, я подумал, что этот молодой человек далеко пойдет. Но насколько далеко он зайдет, не мог даже представить.
Но теперь Джим сбежал, выбрав меньшее из зол, и, возможно, уже мертв, если ошибся в своем выборе. Я лишился единственного возможного союзника… Джойс, Хантер, Редрут, даже капитан Смоллетт, – люди сквайра, и перетянуть кого-то из них на свою сторону я не мог рассчитывать.
Мятеж, столь удачно преувеличенный Хокинсом и выданный им за реальную опасность, очень скоро будет подавлен, по крайней мере на борту шхуны. Невелик труд привести к смирению шестерых безоружных людей, отделив главарей и заковав их в кандалы. А потом, в открытом море, придет мой черед. Упаду ли я случайно за борт, как штурман Эрроу? Или кто-то из мятежников якобы вырвется из заточения и будет застрелен (разумеется, Редрутом) над моим окровавленным телом с ножом в руке?
Думать об этом не хотелось…
Наш ялик тем временем обогнул мыс и вновь проплывал мимо устья речушки и стоявших там шлюпок.
Матросы посмотрели на нас с Хантером внимательно, но предпринять что-либо не спешили. Я понял, глядя на них, что сейчас единственный мой союзник – Джон Сильвер, как ни странно. Даже не союзник, а враг моих врагов. Если его дело будет проиграно слишком быстро, судовому коку грозит петля или голодная смерть на острове. Но и меня тогда ждет не более завидная судьба.
Однако если противостояние затянется, если Сильвер сумеет… Нет, без оружия, без корабля и припасов ничего он не сумеет… Если только…
У меня появилась идея – рискованная, но способная при удаче изменить расклад сил в мою пользу. Чтобы мои враги убивали друг друга как можно дольше, сейчас надо помочь одной из сторон… Я перегнулся через борт ялика, попытался разглядеть дно. Удалось это без труда, сквозь прозрачную воду видны были скальные обломки, торчавшие из песка. Отлично, это облегчит мою задачу и позволит избежать ненужных вопросов.
Лодка причалила к борту, и я взобрался на корабль. Спутники мои (друзьями я не мог назвать их теперь даже в мыслях) были потрясены не меньше моего истошным воплем, донесшимся недавно с берега. Трелони сидел в одиночестве, белый, как бумага, и – добрый человек! – раздумывал о том, каким опасностям мы подвергаемся из-за его глупости и пьяной болтовни. Капитан стоял в стороне и негромко втолковывал что-то Джойсу и Редруту, лица у всех троих отражали крайнюю степень тревоги.
– Дела оборачиваются скверно, – сказал я сквайру, понизив голос. – Пираты где-то раздобыли оружие и могут в любую минуту вернуться; оставаться на судне – значит подвергать себя смертельной опасности. Я осмотрел крепость, она в полном порядке и идеально подходит для обороны. Надо перебираться туда.
Трелони ответил не сразу, он побледнел еще больше, хотя это казалось невозможным. Глаза его широко раскрылись, губы подрагивали… Убедить сквайра сейчас можно было в чем угодно, никаких нелепостей и несообразностей в моем предложении он заметить не сумел бы. И о том, где и как разбойники смогли вооружиться, даже не задумался.
– Да, Ливси, конечно же… – наконец выдавил он. – Надо бежать, бежать немедленно…
Обсуждать с капитаном Смоллеттом план бегства в блокгауз я не стал. Просто сообщил ему о решении, принятом владельцем судна.
Долго комментировать этот восстановленный эпизод нужды нет, все подтверждающие его факты были очень подробно изложены заранее.
Как ни ломай голову, ничем иным не объяснить резкий поворот Ливси: от разумного и выполнимого плана капитана Смоллетта по подавлению мятежа – к нелепому бегству с корабля и к косвенной, но вполне действенной помощи мятежникам.
Не совсем ясно лишь, как именно получил доктор Ливси важнейшую информацию, вызвавшую столь резкий поворот в его намерениях. Может быть, Хокинс заметил с острова плывущий по проливу ялик и поджидал доктора на берегу, неподалеку от частокола? И все рассказал в личной беседе?
Едва ли, Хокинс занимался в тот момент совсем иными делами. Скорее всего, вариант с подброшенной запиской очень близок к истине.
А чем, кстати, занимался Джим? В описании его блужданий по Острову Сокровищ в день высадки зияет немало лакун, и убедиться в том очень просто – достаточно прохронометрировать действия Хокинса, благо время его отбытия на остров названо точно.
На самом деле прохронометрировать происходившие на Острове Сокровищ события не так-то легко, многие из них привязаны не ко времени суток, а к природным явлениям: к рассвету и закату, к приливу и отливу. Оно и понятно, рассказчик, Джим Хокинс, часов не имел. На корабле слышал, как отбивают склянки, а на берегу определял время на глазок, по солнышку.
Приливы и отливы пока оставим в покое, а вот время закатов и рассветов не мешает уточнить. Сделать это невозможно, не зная координат Острова Сокровищ, а их Джим Хокинс держит в глубокой тайне. Правда, тайну эту знают очень многие, даже попугай Сильвера. Но и попугай заветные цифры озвучить не желает, орет в основном «Пиастры! Пиастры!»