– Хорошо. Поезжайте. Но одно условие: обо всех результатах – как положительных, так и отрицательных – не сообщать даже по нашим каналам связи. Доложите по возвращении. Мне. Лично.
Вот даже-как, подумал Эскулап. И ничего не сказал вслух.
Тридцать лет, подумал Эскулап, возвращаясь от Генерала к себе, в третий блок. Именно столько мы делали сказку былью. И сделали таки. Одна беда – сами не знаем, каким образом.
Тридцать лет назад появился на свет документ, сразу угодивший под гриф «совершенно секретно». Сводный доклад Марченко – Чернорецкого. Марченко давно мертв, а фамилию Чернорецкий носил тогда Эскулап. С тех пор у него было много фамилий…
Порой Эскулап задумывался, как повернулась бы его судьба, если бы серьезные люди, принимавшие невидимые миру решения, просто бы посмеялись, прочитав тот документ… Доклад, в котором сводились воедино все бесчисленные, кочующие по странам и континентам истории о людях, способных спонтанно либо сознательно превращаться в зверей, в опасных и почти неуязвимых тварей. Если бы главный вывод документа: во всех легендах и историях есть зерно истины – не восприняли бы серьезно, то…
То что бы со мной тогда было? – думал Эскулап. Докторскую защитил бы, конечно, позже, – но под своей фамилией. Сидел бы на какой-нибудь теме, в каком-нибудь НИИ, бедствовал бы в голодные для науки девяностые…
Но все произошло так, как произошло. Серьезные люди приняли доклад серьезно. И дали приказ: найти пресловутое рациональное зерно, очистить от шелухи и предоставить пред светлые очи начальства. Средств на подобные проекты в те годы не жалели – и карусель завертелась. Тридцать лет…
А шестнадцать лет назад был достигнут их главный успех. Полученный штамм впервые превратил человека во что-то иное – как физически, так и психологически… Тогда же во главе темы встал Генерал. Был он не ученый и не администратор от науки, псевдоним его вполне совпадал со званием. Генерал невидимой армии, ведущей невидимую миру войну.
С тех пор они продвинулись вперед, далеко продвинулись, но… Но успехи были локальные и половинчатые. Чудодейственные снадобья, грозившие перевернуть и обрушить все медицину вкупе с фармацевтикой, обладали либо крайне избирательным действием, либо чудовищными побочными эффектами.
И вот теперь наметился прорыв. Менявший очень многое.
И в первую очередь – для Эскулапа лично…
…Он шагал все медленнее, и остановился, не дойдя до третьего корпуса. Тяжело привалился к стене. Режущая боль внутри, справа, нарастала. Эскулап выдернул из кармана плоскую фляжку, сделал несколько торопливых глотков… Постоял, прислушиваясь к ощущениям.
Полегчало.
Но в последнее время к безотказному лекарству приходилось прибегать всё чаще и чаще.
Матросская роба – новая, хрустящая – покалывала под мышками. В отдраенный иллюминатор светило красное закатное солнце, выхватывая лицо гостя, как театральным прожектором. Сам Прохор Савельевич оставался в тени. Собеседник капитана подозревал, что усадили его так не случайно. Но не протестовал, хотя солнечный свет был ему неприятен.
Горлышко бутылки звякнуло о граненую стопку, о другую (капитан, выставив из своих запасов бутылку «для сугреву», и сам не преминул воспользоваться оказией).
Выпили.
Дергачов похрустел огурцом, подцепил из миски вареную сардельку. Лицо у него было простецкое – круглое, добродушное. Морщинки у глаз, нос картошкой. Но глаза смотрели на гостя цепко, изучающе.
Прожевав закуску, сказал:
– Насчет урки беглого Зворыкин, едренть его, погорячился, ясный день. И не в том даже дело, что тут, на Свири, лагерей нет поблизости. Вот дальше к северу хватает, и нагляделся я на зеков – и беглых, и просто расконвоированных… Их во что ни одень – глаза выдают. Настороженные зенки, злые и ко всему готовые. Знаешь, у собак, у бездомных, – совсем другой взгляд, чем у тех псов, которые при хозяевах живут. Вот и урканы так же смотрят, как псы бездомные…
Человек слушал молча. Стопроцентной уверенности в правоте Прохора Савельевича у него не было. Ни в чем другом, впрочем, то. же.
Капитан продолжал:
– А насчет истории твоей темной и запутанной есть у меня мыслишка. Видывал я таких, на тебя похожих… Сдается мне, парень, что ты ликвидатор…
Гость посмотрел недоуменно. Слово «ликвидатор» ему ни о чем не сказало.
– Ну, в смысле, чернобылец… Что, и про это не помнишь? Едренть, крепко тебя жизнь приложила… Но ту историю я те пересказывать не буду. Может, и никакой ты не чернобылец, а где-то еще под облучение угодил… Был у нас тоже один такой, в пароходстве, с Северного флота демобилизованный – после нештатной ситуации на подлодке, на атомной. Чисто как поросенок опаленный; ни волосинки. Точь-в-точь, как у тебя…
– Его тоже в лесу нашли? Голого, под деревом?
– А ты, едренть, дослушай сначала, а потом юмор шути тут. Я как мыслю: что не захотелось тебе в городе-то жить на пенсию ликвидаторскую или военную, решил к природе поближе податься. На том берегу, откуда ты нырнул к нам-то – заповедник, Нижне-Свирский. Сдается мне, там ты и работал – егерем, или охотничьим инспектором, я в этом разбираюсь не сильно… Но что сейчас не сезон – знаю точно. Зворыкин, правда, по уткам все равно палит – но с оглядкой. Ну а в заповеднике, так там круглый год охота закрыта. Так вот. Думаю, прихватил ты там браконьеров. Они нынче-то отмороженные, в лес на джипярах гоняют, на вертолетах летают, с многозарядками импортными, чуть не с пулеметами, что им правила да сроки… Ну и шарнули тебе по затылку, бросили под кустом – думали, не оклемаешься. А у тебя, едренть, черепушка слишком толстая оказалась. Но память напрочь отшибло. При таком раскладе, ежели прикинуть, где ты к реке вышел, то обход твой был где-то в районе Калачинского урочища… Ничего похожего не вспоминается?
Человек покачал головой. Капитан настаивал:
– Ты сам рассуди: по лесу топал почти целый день – и не заплутал, в болото не влетел – ровнехонько к реке вышел, к людям. Да какой-нибудь городской до сих пор там, на поляне той, под кустом. сидел бы. Глотку бы сорвал, «Ау!» кричавши – и все.
Гость задумался. Действительно, по лесу он шел на редкость уверенно, не сомневаясь, – и уверенность эта казалась тогда сама собой разумеющейся…
Затем ему вспомнился момент в лесной одиссее, который мог поколебать логику Прохора Савельевича.
– Птицы у меня из-под ног взлетели, – сказал человек. – Вроде рябчики… А может и нет. Егерь сразу бы их узнал, не раздумывая.
Капитан разлил еще по одной.
Выпили, закусили и только после этого Дергачев возразил:
– Ерунда. Против солнца взлетели, да упорхнули тут же… Да будь ты городским, ты и слово бы «рябчик» не вспомнил. Им что рябчик, что глухарь, все едино. Кстати, кое-что и проверить можно… Подожди, я сейчас…