Тон парня стал другим – деловым и собранным. Похоже, мечтам о Сибири от Урала до Лабрадора он предавался лишь в свободное от службы время.
«В распоряжении… – неприязненно подумал Эскулап. – Интересно, кому ты будешь докладывать о каждом моем шаге? Только ли одному Генералу?»
– У меня цель сейчас одна – отоспаться. Как-то этот перелет ночь сглотнул незаметно, а в самолетах мне не спится… А вам, Герман, задание следующее – я дам список из пяти фамилий, сейчас эти люди в Красноярске уже не живут. Надо узнать их прежнее место жительства и порыться в архивах лечебно-профилактических учреждений, к которым они были приписаны. Изъять или скопировать амбулаторные карты. Всё, что найдется: районные поликлиники, диспаисеры – психоневрологический, КВД, наркологический… По возможности установить места работы и проделать то же самое с ведомственной медициной.
– Давно клиенты уехали? – уточнил Герман.
– Уехал один, остальные умерли. Почти двадцать лет назад.
– Да-а-а… Та еще работенка. Не знаю даже, хранятся ли медицинские карточки в архивах так долго… Придется заняться немедленно.
Эскулап вздохнул, словно чувствовал себя виноватым. На деле поставленная задача была лишь дымовой завесой. И средством хотя бы на несколько часов избавиться от Германа.
Наташа не потеряла сознания. На ногах осталась, лишь привалилась плечом к кузову «Форда». Однако напрочь выпала из окружавшего мира – не видела, не слышала, не чувствовала ничего.
Сколько длилось это бесчувствие, она не знала. Но кончилось быстро и разом, когда из микроавтобуса вышел человек. Пошатнулся, посмотрел на Наташу. Вернее – куда-то сквозь нее. Она не сразу узнала залитое кровью лицо. Поняла, кто это, лишь когда он двинулся – сильно ссутулившись, нетвердой походкой – в ее сторону.
Это был Андрей. Но шел не к ней – прошагал, как мимо пустого места. Похоже, не видел вообще ничего. Она замычала, пытаясь привлечь внимание… Результат – ноль. Окровавленный человек шел прямо на колючую стену шиповника, шел механическими движениями робота. Не меняя скорости и направления, проломился сквозь заросли. Она бросилась следом – и отдернулась, преграда вновь сошлась, шипы рвали одежду и кожу.
Пришлось обегать, живая изгородь тянулась довольно далеко, Наташа споткнулась, упала, не уберегла таки лицо, ударилась бровью о что-то острое, не увидев в темноте – обо что. Поднялась, опять побежала, казавшийся бесконечным шиповник закончился, началось поле, нераспаханное, поросшее клевером.
Высокая фигура едва виднелась вдали и быстро удалялась. Наташа уже потеряла бы ее из вида, если было бы по-настоящему темно. Но взошедшая луна сделала белую ночь еще светлее. И хотя ночное светило казалось на фоне серого неба каким-то белесым, болезненным и малокровным, видимость была вполне приличная.
…Воздух со свистом проходил через ее ноздри, и его не хватало. Наташа задыхалась, хотелось вдохнуть широко распахнутым ртом. Сердце стучало бешено. Струйка крови из рассеченной брови ползла по лицу.
Она догнала Андрея и, не зная, как еще привлечь внимание, ткнулась головой в спину, не замедляя бега. Рубашка на спине была липкой от крови.
Он обернулся – так же странно, механически, как и шел. Кровавая маска лица дернулась. И – пустые, невидящие глаза изменились, посмотрели с удивленной тревогой – сначала на Наташу, потом вокруг Он слегка помотал головой, напоминая лунатика, проснувшегося вдруг на гребне крыши.
– Ты? Где мы? Что, вообще… – голос звучал незнакомо, хрипло, каркающе.
Он осекся, протянул руку, пошарил на ее затылке – и проклятый кляп выскочил наконец изо рта. Наташа с трудом пошевелила челюстью, сделала несколько глотательных движений…
Андрей заговорил снова, уже мягче:
– Что с тобой? У тебя кровь на лице…
Она посмотрела на него, залитого кровью сверху донизу, от босых ног до зачем-то обритой макушки, посмотрела на пропитанную темным, тяжело липнущую к телу одежду… И расхохоталась.
Истеричный смех разносился далеко вокруг, заглушая негромкие ночные звуки. Она хохотала и не могла остановиться.
Как всем известно, в Российской Федерации неприкосновенность жилища обеспечивается Конституцией. Но большинство граждан не слишком доверяют сему документу и приспосабливают на свои двери более или менее хитроумные запирающие устройства.
Эта дверь исключением не являлась. Навесной замок внушал почтение – массивный, тяжелый, с толстой дужкой. Появившийся на свет в старые добрые советские времена, когда металл для изделий легкой промышленности не больно-то экономили.
Но пробой выдернулся из дерева с какой-то даже подозрительной легкостью. Ростовцев подумал, что, пожалуй, не они первые входят сюда подобным способом.
Хибарка, конституционную неприкосновенность которой Ростовцев нарушил, была крохотная, как и все остальные в этом месте, куда они с Наташей вышли после полуторачасовой ночной прогулки по полям. Назвать сей поселочек деревней или садоводческим кооперативом язык не поворачивался – маленькие, по две-три сотки, обработанные участки земли и домики, немногим превышающие размером собачьи будки. Ни электричества, ни водопровода, ни прочих благ цивилизации. Понятное дело, владельцы постоянно на своих псевдо-дачках не жили, разве иногда оставались переночевать, припозднившись к последнему автобусу. В общем, убежище казалось идеальным, – по крайней мере, до утра.
Внутри было темно – серый сумрак питерской ночи едва просачивался в единственное крохотное окошечко. Войдя, Ростовцев машинально пошарил рукой у двери – выключателя, конечно, не оказалось. Зато обнаружилась стоявшая на полочке консервная банка с оплывшей свечой и коробок спичек. Там же лежали несколько огарков – не иначе как НЗ на черный день.
– Фазенда… – протянул Ростовцев, когда трепещущий желтый огонек осветил хоромы. Наташа молчала. Она вообще не сказала ни слова, когда они шли по полю, и когда наткнулись на этот кукольный поселок, и когда искали подходящий домик.
Некая внутренняя перегородка в фазенде все-таки наличествовала – брезентовая занавеска отделяла лилипутскую прихожую, заставленную сельхозинвентарем и пустыми ведрами. Здесь же висел примитивный умывальник, сделанный из пластиковой лимонадной бутылки.
За полуотдернутой занавеской виднелась кухня, она же столовая, она же спальная – сколоченный из досок топчан тянулся от стены до стены, почти не оставляя места для колченогой табуретки и тумбочки, служившей заодно и обеденным столом. На тумбочке – так, что бросался в глаза от входа – лежал исписанный листок.
У Ростовцева мелькнула иррациональная мысль: что попал он сюда не случайно, что шагал через поля, ведомый каким-то подсознательным чувством или неосознанным воспоминанием, и что листок – письмо, адресованное ему, письмо, которое все расставит по своим местам…