— Он был малодушной свиньей, только и всего, — оскалился Шеннон, кажется впервые немного растеряв свое спокойствие. — Проклятый отступник, который собирался бросить своих, мало того, намеревался заявить об этом во весь голос.
— Но вы не могли ему это позволить, верно? Поэтому поздно ночью вы пробрались в замок, где, кстати, находился революционер и бунтарь Хопкинс, один из тех самых людей, ради которых вы приехали во Францию. Что за счастливое совпадение, его просто нельзя было упускать. Возможность убить двух зайцев, да? Погасить скандал и свалить убийство на большевика.
Несмотря на все попытки Шеннона спровоцировать Кингсли, теперь злился сам Шеннон. В его словах были яд и горечь.
— А как, по вашему мнению, отнеслись бы к этому другие офицеры? Те, кто по-прежнему выполняет свой долг в окопах? Как бы они отнеслись к новости, что чертов национальный герой, Аберкромби, считает их всех овцами, скотом! Дураками, идущими на ненужные жертвы?
— Поэтому вы вошли в комнату спящего виконта, взяли его сапог, чтобы использовать его в качестве глушителя, и застрелили его через каблук.
Казалось, в Шенноне что-то изменилось. Он принял решение и снова стал спокойным и высокомерным, как раньше.
— Да, именно так я и поступил, — сказал он, пожав плечами. — Мне понравилась эта деталь — всего один сапог на месте преступления. Очень литературно. Та самая деталь, для которой нет логического объяснения и которая стопорит расследование. Хотя я не думал, что расследование вообще будет проводиться.
— Потому что планировали выдать себя за офицера Генерального штаба и отозвать военную полицию.
— Да.
— Вы и есть полковник Уиллоу.
— Ну да. Сам не знаю, откуда я взял это имя. Констанция Уиллоу была первой девчонкой, которую я трахнул, — да, наверное, дело в этом. Она, знаете ли, была служанкой. Я с другими ребятами разговаривал — такое часто случается.
— Поэтому вы застрелили Аберкромби и собирались, разумеется, оставить свое оружие у бедного помешанного Хопкинса, но заметили среди вещей Аберкромби его собственный револьвер. В высшей степени необычное обстоятельство для пациента больницы.
— Да, я этого не ожидал.
— Увидев его, вы не смогли удержаться, чтобы не добавить еще одну деталь. Всем бы показалось странным, что у Хопкинса был револьвер, а вот то, что в приступе безумия он выхватил оружие самого Аберкромби, гораздо более убедительно. Маленькая деталь, которая в то время казалась гениальной, но в дальнейшем привела к вашему поражению.
— Конечно, я ведь и представить себе не мог, что такая нелепая личность, как вы, начнет тут все разнюхивать, выкапывать трупы и сравнивать пули. Полагаю, я сам себя перехитрил.
— Нет, капитан Шеннон, не перехитрили. Это я перехитрил вас. Ведь я вступил в игру только потому, что вы решили обвинить Хопкинса в убийстве Аберкромби, а это разожгло политический скандал. Если бы вы просто пробрались сюда и убили его, возможно, вам бы это сошло с рук.
— О, полагаю, старина, вы скоро поймете, что мне это и так сошло с рук.
Не меняя легкой улыбки на лице, Шеннон поднял кожаную крышку кобуры и положил руку на рукоять пистолета. На Кингсли был офицерский мундир, и под ним, казалось, не было ничего похожего на оружие.
— Поэтому вы убрали собственный дымящийся пистолет, — продолжил Кингсли, — взяли пистолет Аберкромби и выстрелили один раз, несомненно, через окно. Я уверен, что, если как следует поискать, где-то неподалеку мы найдем пулю или, возможно, убитую белку.
— Возможно, — согласился Шеннон и наигранно зевнул. — Я такой меткий стрелок, что, возможно, попал во что-то, даже не целясь, в темноте.
— Затем вы взяли простреленный сапог и дымящийся револьвер Аберкромби, пробрались в соседнюю палату и положили улику на кровать Хопкинса. После этого вы поспешно покинули палату. Именно тогда возвращалась сестра Муррей, чтобы забрать забытую в палате иглу. Она увидела вашу спину, когда вы уходили. Позднее, услышав об убийстве, она, разумеется, сделала ошибочный вывод, что таинственный офицер выходил из комнаты Аберкромби, когда на самом деле вы только что вышли из палаты Хопкинса.
— А, милейшая сестра Муррей.
Рука Шеннона стиснула рукоять револьвера.
— Да, милейшая сестра Муррей, — раздался голос из-за деревьев.
Из-за кустов вышла сестра Муррей. Она обеими руками держала немецкий маузер и целилась в Шеннона.
— Уберите руку с кобуры, капитан, или я буду стрелять. Вам прекрасно известно, что у меня есть на то веские основания.
— Ну и ну, — протянул Шеннон. — Что это, Кингсли? Сообщница?
Шеннон не убрал руку с револьвера. Возможно, он собирался это сделать, а может быть, хотел вытащить оружие. Но сестра Муррей не была настроена ждать. Она опустила прицел, направив пистолет в пах Шеннона, и нажала на курок.
Когда эхо от выстрела затихло, Шеннон некоторое время стоял на месте, с искаженным от ужаса лицом. Затем он опустил взгляд вниз. Вокруг его ширинки уже расплывалось темное кровавое пятно.
— Подумайте о том, что с вами случилось, капитан, — спокойно сказала сестра Муррей. — Подумайте о том, что означает такое ранение.
Шеннон упал на колени, опустив голову; он пытался осознать тот факт, что его мужского достоинства больше нет. Затем он поднял голову и посмотрел на Муррей: лицо его было искажено болью и злобой. Он издал долгий, леденящий душу крик. Крик ужаса и ярости.
— Тебе больше никого не изнасиловать, — прошептала сестра Муррей и снова подняла пистолет.
— Нет! — крикнул Кингсли.
Но было слишком поздно. Сестра Муррей выстрелила Шеннону в лоб, так что его тело дернулось назад, и он растянулся на земле. Мертвый.
Кингсли не знал, что сказать. Первой заговорила сестра Муррей:
— Он был насильником и убийцей. Любой английский суд повесил бы его, будь у него такая возможность. Я только что избавила всех от кучи забот.
К Кингсли вернулся голос.
— Английский суд, возможно, повесил бы его, Китти, но сначала бы провели расследование.
— Идет война. Мы только что провели заседание суда и услышали его признания, и ему выпала чертовски более легкая судьба, чем большинству здешних бедолаг.
— Когда я попросил тебя идти за нами и держать его под прицелом…
— Слушай, я не хотела его убивать, но когда я услышала его признание в убийстве и увидела, что он выхватил пистолет, или чуть не выхватил, я, если честно, подумала: а почему нет? Он изнасиловал меня, тебе понятно? И более того, совершенно отвратительным и противоестественным способом, если только одно изнасилование может считаться более противоестественным, чем другое, в чем я не уверена. Ясно одно: капитан Шеннон был очень, очень плохим человеком.