И вдруг произошло нечто совершенно ужасное, что до самой смерти будет преследовать Питера в ночных кошмарах и от чего он никогда не сможет освободиться.
Он услышал вопль. Исходящий от трех девочек-подростков, прижатых к парламентариям и в полнейшем ступоре наблюдавших за тем, как этот пришелец с Марса, окруженный четырьмя вроде как банковскими служащими, готовит героин. Они прекрасно понимали, что он делает, и втайне гордились своей продвинутостью. Они знали о наркотиках всё. Героин не был для них чем-то особенным; они знали всего его клички и называли его герычем или коричневым порошком. Конечно, они знали, что сами никогда не будут его принимать, но о плохих девчонках, девчонках, которые «ширялись», в школе всегда ходили сплетни. Да, эти девочки, как и все их ровесники, чувствовали себя в вопросе наркотиков как рыба в воде. Они хихикали, когда их важные учителя путались, пытаясь объяснить им то, что они и так уже знали… Но сейчас настал момент истины. Завидев, куда Роберт решил уколоться, девочки вдруг потеряли хладнокровие и мигом лишились приятного чувства продвинутости. Вид грязного, покрытого толстыми венами, кривого и немного шишковатого пениса Роберта и яростно поблескивающей, приближающейся к нему иглы привели в полнейший ужас этих не-таких-как-им-казалось-крутых девочек, и они одновременно издали общий, невольный, пронзительный вопль.
Три девочки-подростка, заоравшие разом и абсолютно в унисон, – это большой шум.
Роберт подскочил. Ну, не столько подскочил, сколько дернулся. Для прыжка пространства не было, если учесть, что он был прижат к четырем членам межпартийного контрольного комитета из палаты общин, но было достаточно места для резкого сдвига, для рывка, для того, чтобы рука Роберта дернулась и погрузила иглу, которая была у него в руке, на добрых полтора дюйма в бедро Питера Педжета.
– На чердаке у нас было девять девушек. Мы в основном вырубались по утрам, когда бизнес шел медленно, и именно здесь нас кормили, здесь же мы курили геройин или крэк. Нам редко давали иглу. Если ширяйешься, кожа очень быстро портится, даже если колешь отменнуйу дурь, и не успейешь и глазом моргнуть, как будешь выглядеть как дерьмо. Голди об этом знал. Так что он изо всех сил старался сохранять наш внешний вид. И всё равно, курева было предостаточно, да и таблеток хватало. Ну, йесли работайешь, таблетки всегда должны быть под рукой. Он ведь хотел, чтобы мы были бодрыйе. И покладистыйе, разумейется. Йа не знайу, какийе они в основном, эти бордели, но Голди йавно думал, что наличныйе стойат того, чтобы держать нас там большуйу часть времени. Йа была йединственной англоговорящей девушкой, или, по крайней мере, йединственной, у кого английский был родным йазыком. Все остальныйе были из Восточной Йевропы. В основном славянки. Без паспортов, без удостоверений и абсолютно без шансов. У босса, Голди, было три дома, и он любил, чтобы мы перейезжали из одного в другой, всегда по ночам, в полуотрубе на заднем сиденьйе «мерседеса». Нам было абсолютно наплевать. Все три дома были одинаковыйе, комната охранников в подвале, зала на первом этаже, а мы сидели в мини-йубках и на шпильках, иногда с голыми титьками, иногда нагишом. Клийент делал свой выбор, и мы шли в нумера.
Йа быстро поняла, в какуйу жуткуйу дыру йа продалась. Была у нас одна девушка, ейе звали Марийа. Йа знала это, потому что она выкрикивала имя в тот день, когда ейе навсегда забрали из дома. Эта девушка повторяла и повторяла свойе имя каждый раз, когда мальчики называли ейе деткой, или сладенькой, или как там йеще, она говорила: «Меня зовут Марийа». Это был ейе заскок, придурь, на которой она держалась. Все знали, что у нейе заскок. Даже когда она была совершенно обдолбаннайа, она требовала паспорт, просила денег, которыйе йей обещали по прийезде в Английу. Однажды она просто разъйарилась, вылетела из комнаты, отказывайась обслуживать клийента, забастовала, так сказать. Йа думаю, он хотел чего-то, к чему она была не готова, и она решила, что с нейе достаточно. Анальный секс, наверно, у нас с ним была большайа проблема. Нам это дело ну очень не нравилось. Хотите верьте, хотите нет, но некоторыйе из идиотов, которых мы обслуживали, думали, что для них это болейе безопасный секс. Вы можете поверить в такуйу свинскуйу дремучесть? Короче, как бы то ни было, Марийа просто взбесилась и начала орать, что она хочет убраться отсюда и пойехать домой. «Меня зовут Марийа! Меня зовут Марийа!» – орала она, так что ейе забрали, и больше мы ейе не видели. Она была из Чечни. Йа говорила с ней пару раз, потому что она довольно хорошо говорила по-английски. Ей очень не повезло во время войны, оказалась не в том месте и не в то время, и так далее. Ейе выкрала из дома русскайа армийа для развлеченийа во время остановки в тех крайах, а когда она им настоебала, ейо продали наркобарону, потом отправили через Йевропу по линийи наркотиков, и всю дорогу имели, пока не привезли в Бирмингем, а не куда-нибудь еще. Вы можете в это поверить? Из Чечни в Бирмингем! В смысле сколько ж йей мозги по дороге трахали? Короче, то, что случилось с Марийей, заставило меня задуматься… Нелегкойе это дело, когда ты укурена до смерти и когда тебя имейут раз в час, но йа действительно думала. И вдруг меня словно молнийей ударило, до меня дошло, что мы все, девчонки, умрем, и довольно скоро. Или от болезни, или от насилийа, или, может, от передоза, или от левой дури, или типа того, но мы все абсолютно точно обречены. Марийа просто была нашей первой ласточкой. Она ждала нас на той стороне. Забавнайа мысль – знать, что мы все умрем.
Йа говорила вам о себе другой? О девушке, которайа летала над машинами, когда йа работала на улице на Франсуа? Йа какойе-то время ейе не видела, эту другуйу себя, ту, которайа любила музыку. В домах Голди мы никакой музыки не слышали, будьте уверены, разве что грохот драм'н'бэйса из пройезжайущих машин. Ну, йа лежала на свойей койке и думала о Марийи, и почему-то вдруг мне стало интересно, сколько йей было лет, и вдруг йа взглянула на свойе собственнойе лицо, и оно сказало мне: «А сколько лет тебе, Джесси? Тебе семнадцать или восемнадцать? Ты ведь не знайешь». И йа поняла, что уже не знайу, сколько мне лет. И не знайу, какойе сегодня число и даже какой месяц.
А затем один из парней приходит и говорит, что мне пора работать и не желайу ли йа курнуть сладенький косячок крэка, чтобы настройенийе пойавилось, йа протягивайу за ним руку, и вдруг девушка под потолком, которой йа раньше была, начинайет кричать. Йа клянусь, она на меня закричала. Крик звенит у меня в голове, а парень улыбайется мне из-за косяка и ничего не слышит. И старайа Джесси кричит: «Нет! Не бери это, глупая корова!»
И потом йа вижу перед собой Марийу, которая выкрикивала свойе имя, пока ейе вытаскивали из дома, единственнойе, что у нейе осталось, и понимайу, что мойе имя – это практически йединственнойе, что осталось у меня самой, потому что йа даже не знайу уже, сколько мне лет!
И йа улыбайусь парню так застенчиво и говорю: большойе спасибо, но йа уже и так совершенно накачаннайа, и курну попожжее. Он пожимайет плечами и уматывайет, а потом йа помню, что иду в кабинку со своим клийентом и другой собой, летайущей девочкой, которайа пришла с нами в кабинку, и когда йа стягивайу трусики, она говорит мне вот так: «…Джесси! Сматывайся отсюда, пока имя свойе не забыла!» – и потом парень заваливайется на меня и пытайется просунуть в меня свой член, а йа пытайусь натянуть на него штуку, и всё это время спрашивайу ту девочку: «Как? Как?» – но это ничего, потому что клийент думает, что йа балдейу, или типа того, и мойа девочка на потолке говорит: «Слазь с дури, мать ейе, Джесси! Слазь с дури… Слазь с дури, мать ейе!»