— Конечно, «Великолепная семерка» лучше «Седьмого самурая», — говорил Брюс. — Хотя бы потому, что субтитры читать не надо.
Брюс пользовался популярностью в университете, и все же так, как сегодня, на него никто еще не смотрел.
Он снова был дома, на факультете киноискусства в Университете Южной Калифорнии, где он провел три счастливых, но сексуально неурожайных года. Это было единственное место в мире, где ему действительно хотелось себя показать. И потому он согласился в день оскаровской церемонии проехать через весь Лос-Анджелес после утреннего выступления в программе «Кофе-тайм», чтобы встретиться со студентами своей альма-матер. Чтобы в течение трех упоительных часов смотреть и обсуждать отрывки из фильмов Брюса. Ну и чтобы выпендриться. А зачем еще кому-то возвращаться в свой университет? Когда председатели студенческих комитетов приглашают знаменитых выпускников на встречу с теперешними студентами, им кажется, что они просят об огромной услуге. Сами они уверены, что университет — дерьмо, и с нетерпением ждут выпуска. Однако для выпускника дело обстоит совсем иначе. Для них такое приглашение означает признание, окончательную победу над комплексами ранней молодости, и дает им редкую возможность, хотя бы мысленно, вернуться в годы юности и пережить те восхитительные студенческие романы, которые в реальности с ними так и не случились.
Брюс сидел, будто король, на своем подиуме, раздуваясь от гордости и предвкушая предстоящую беседу, из которой этим юным особам станет совершенно очевидно, что он невероятно умен и талантлив.
Напротив Брюса сидел профессор Чэмберс, какой-то несчастный скучный старикан, которого студенты попросили провести встречу. Учитель во главе собрания! Для Брюса это было неслыханно: в годы его учебы на месте старика был бы какой-нибудь студенческий заводила, но времена, по-видимому, изменились. Похмелье, продолжавшееся пару десятков лет после шальных шестидесятых, наконец-то окончательно испарилось. Подули более прохладные ветра, и студенты стали тише и консервативнее. Этим и объяснялось их решение позвать профессора на встречу с Брюсом: так им было спокойнее.
— А теперь, — начал Брюс, — я с удовольствием выслушаю ваши вопросы и соображения по поводу последнего фрагмента. Что скажет наше будущее?
Ответом Брюсу была тишина. Страх показаться глупым или по-дурацки восторженным мог бы остановить кого угодно, особенно того, кто только что был назван «будущим».
— С вашего позволения, я хотел бы задать вопрос, — сказал профессор Чэмберс.
Брюс выругался про себя. Неужели этот старый экскремент будет настолько бестактен, что попытается погреться в лучах его славы? Пожертвовав тремя часами оскаровского дня, Брюс не намеревался обсуждать тонкости постмодернистского кино-нуар с каким-то замшелым профессором. Брюс пришел сюда покрасоваться перед юными нимфами.
— Валяйте, профессор, — отозвался он и улыбнулся студентам, как бы говоря: «Так уж и быть, сделаем приятное старому козлу».
— Не кажется ли вам, что равноценного эффекта в данной сцене можно было бы добиться и без обследования интимных органов героини?
Брюса вопрос профессора застал врасплох. Он что — критикует его? Этого просто не может быть. В конце концов, Брюс номинирован на «Оскар».
— Что-что? — переспросил он.
— Кхм, — профессор Чэмберс прокашлялся. Ему было неуютно от ощущения, что взгляды всех присутствующих устремились на него. — Я просто спросил, не кажется ли вам, что равноценного эффекта в данной сцене можно было бы достичь и без обследования интимных органов героини?
Возникла напряженная пауза: Брюс размышлял, не раздавить ли ему это мелкое бородатое насекомое каблуком своего стильного остроносого ботинка. Нет, решил он, такой вариант не годится. Ни на кого не стоит тратить больше усилий, чем он заслуживает, а этот тип усилий не заслуживал вообще. Брюс ограничился тем, что смерил Чэмберса недоуменным взглядом.
— Интимные органы здесь не показаны, — сказал он. — Вы что, профессор, не смотрели фрагмент?
— Я понимаю, что интимные органы не показаны, — возразил профессор Чэмберс немного нервно. — И тем не менее они играют в происходящем несоразмерно большую роль.
Старикан действительно его критиковал. Как будто Брюс — какая-то тема для журнальной статьи. Брюсу показалось, что беседа затянулась. Ему хотелось пообщаться с модной молодежью, а не со старым дураком.
— Я не снимаю фильмов, эксплуатирующих низменные чувства, — сказал он, своим видом показывая, что тема закрыта, и снова повернулся к залу, чтобы порадовать взгляд морем юных лиц, светящихся обожанием и ловящих каждое его слово.
Профессор Чэмберс вздохнул. Из-за морщинистого лица и седой бороды он выглядел старше своих лет. А сейчас чувствовал себя учителем, втянутым в пререкания с талантливым, но строптивым школьником — гением физики, увлеченно изготавливающим бомбочки-вонючки, или одаренным юным писателем, который во все свои сочинения непременно вставляет нецензурщину. Профессор Чэмберс не считал себя унылым и старомодным: однажды он даже написал для «Бостон литерари ревью» благожелательную статью о творчестве Джима Моррисона. Но ведь всему же существует предел, думал профессор Чэмберс. Эротика — одно дело, а порнография — совсем другое. По его глубокому убеждению, исследовать интимные части тела можно на приеме у врача или во время любовного акта. Но никак не в поисках кокаина.
— И тем не менее, — сказал он, обращаясь к спине Брюса, — персонаж по имени мистер Кокс разглядывает интимные органы девушки. Разве не так?
— Это ирония, — ответил Брюс, даже не взглянув на оппонента.
— Ирония?
— Конечно.
— Я вас не понимаю.
Брюс собрал последние запасы терпения.
— Персонаж по имени мистер Кокс, — сказал он так, как будто разговаривал с человеком, пожертвовавшим для трансплантации свой мозг, — разглядывая интимные органы персонажа по имени Тони, тем самым занимает позицию иронического сопоставления со зрителем. Это вы поняли, профессор?
— Боюсь, что нет. Я совершенно не уловил в этой сцене иронического сопоставления. Наверное, туго соображаю?
В поиске сочувствия Брюс бросил в аудиторию взгляд, полный праведного гнева, но ожидаемой реакции не встретил. Студенты несколько растерялись: большинству из них «позиция иронического сопоставления» представлялась чем-то из постельного репертуара. Кто-то нервно захихикал.
— При всем моем уважении, — тихо добавил профессор, — мне эта сцена показалась довольно грубой.
Ситуация становилась неловкой. Брюс, как и большинство людей, терпеть не мог неловкости. Он создал себе образ расслабленного клевого парня, взрослого тинейджера в модных темных очках, которому абсолютно на все наплевать, озорного гения в расцвете сил, нарушающего все правила и запреты. Это он должен давать жару всяким там консерваторам вроде университетских профессоров, а не они ему. И надо же! В величайший из дней, в день вручения «Оскара», когда Брюсу следовало бы наслаждаться сладостным экстазом славы и купаться в подогреваемых гормонами волнах студенческого поклонения, этот старый зануда делает все возможное, чтобы изгадить его праздник.