— Брат мой, — сказал Иаков. — Очевидно, это так.
— Нет.
— Иешуа, слова Исайи призывают тебя сделать это, — сказал Клеопа.
— Не повторяй их мне, дядя. Я их знаю.
— Иешуа, если ты способен на такое, — произнес Иаков, — то как же мы можем проиграть? Мы должны взяться за оружие. Это тот миг, которого мы ждали, о котором молились. Если ты скажешь мне, что не делал…
— О, я знаю, как горько ты разочарован, — прервал его я. — И я видел мысленным взором те армии, которые могу повести за собой, те победы, которые могу одержать. Как ты можешь предполагать, будто я не знаю всего этого?
— Тогда почему же ты не хочешь принять назначенное тебе? — с горечью спросил Иаков. — Почему ты вечно должен отступать?
— Иаков, неужели ты не понимаешь, чего я хочу? Взгляни на лица тех, кто окружает тебя, кто видел, как из сосудов черпали вино. То вино — кровь из моих вен. Я пришел, чтобы явить Лик Господа, явить его всему миру!
Они молчали.
— Лик Господа, — повторил я.
Я пристально посмотрел на Иакова и Клеопу. Оглядел по очереди каждого из них.
— Лик Господа я хочу явить всем.
Молчание. Они стояли, сгрудившись и глядя на меня, потрясенные, не осмеливаясь заговорить.
— Неужели вы не знаете, что битва с оружием — проигранная битва? — спросил я. — Неужели вы не видите, что Писание и история человечества — это сплошная битва? И что из этого получается? Не говорите мне об Александре или Помпее, об Августе, Германике и Цезаре. Не говорите мне о знаменах, будь они подняты над Иерусалимом или потеряны в Тевтобургском лесу далеко на севере. Не говорите мне о царе Давиде и его сыне Соломоне. Взгляните на меня, пока я стою здесь! Я желаю победы, которая превзойдет все описанные когда-либо чернилами или кровью!
Я продолжал говорить в тишине.
— И вы должны верить в меня, как верю я сам, — сказал я. — Будь то чудеса и знамения или призыв к каждому из вас, будь он нежданным, обыденным или непостижимым! Я зову вас следовать за мной. Узнать все вместе со мной.
Нет ответа.
— Все начинается сейчас, на этой свадьбе, — сказал я. — И вино, которое вы пьете, оно для всего мира. Израиль — сосуд, это верно. Но само вино течет отныне для всех. О, как бы мне хотелось считать это окончательной победой, это чудесное утро и светлеющее небо. Хотел бы я открыть ворога для всех, чтобы могли прийти и пить это вино здесь и сейчас и чтобы вся боль, страдания и тревоги исчезли. Но я был рожден не для этого. Я был рожден, чтобы отыскать способ сделать это во Времени. Да, это Время Понтия Пилата. Да, это Время Иосифа Каиафы. Да, это Время Тиберия Цезаря. Но все эти люди ничто для меня. Я вхожу в историю ради цельности всего. И меня не остановить. И сейчас я уйду, разочаровав вас, и в какую деревню, в какой город направлюсь, я не знаю, но только я иду возвестить, что близится Царствие Небесное, что Царствие Небесное с нами, что все должны оглянуться, а я дам знать, когда Отец скажет «пора», и я найду слушателей — и испытания, какие Он приготовил.
— Мы с тобой, учитель, — прошептал Петр.
— С тобой, рабби, — сказал Иоанн.
— Иешуа, умоляю тебя, — произнес негромко Иаков. — Господь дал нам Закон на горе Синай. Что ты хочешь сказать — неужели ты будешь теперь скитаться по городам и деревням? Исцелять больных на дороге? Творить чудеса, как здесь, в маленьких селениях, подобных Кане?
— Иаков, я люблю тебя, — сказал я. — Верь в меня. Небеса и земля были созданы для тебя, Иаков. Ты обязательно поймешь.
— Я боюсь за тебя, брат.
— Я и сам боюсь.
И я улыбнулся.
— Мы с тобой, рабби, — произнес Нафанаил.
Андрей и Иаков бар Зеведеи сказали то же самое.
Мой дядя кивнул и позволил остальным, произносившим слова и размахивающим руками, стать между нами.
И тут среди этого шума появилась моя мать и замерла в сторонке, слушая и наблюдая. Маленькая Саломея, моя сестра, тоже была здесь, с сонным Тобиахом, которого она держала за руку.
Позади них, слева, в самом дальнем от нас уголке сада, среди небольшой рощицы деревьев с блестящими листьями, виднелась маленькая фигурка, завернутая в накидки, повернутая к нам спиной, она покачивалась из стороны в сторону, склонив голову под покрывалом.
Маленькая и одинокая, эта танцовщица, кажется, смотрела на восходящее солнце.
Маленькая Саломея вышла вперед.
— Иешуа, нам надо возвращаться домой, в Капернаум, — сказала она. — Идем с нами.
— Да, рабби, вернемся в Капернаум, — подхватил Петр.
— Мы пойдем с тобой, куда бы ты ни пошел, — сказал Иоанн.
Я подумал и кивнул.
— Собирайтесь в путь, — сказал я. — А с теми из вас, кто не идет, мы должны до времени как следует попрощаться.
Иаков был безутешен. Он затряс головой и отвернулся. Мои братья обступили его, недоумевающие и расстроенные.
— Иешуа, — сказал Иасон, — хочешь, чтобы я тоже пошел с тобой?
На его лице было написано искреннее волнение.
— А ты сможешь оставить все, чем владеешь, и пойти за мной? — спросил я.
Он посмотрел на меня беспомощно, нахмурился и опустил глаза, обиженный и сбитый с толку.
Я снова посмотрел вдаль, на танцующую фигурку.
Жестом велел им оставаться на месте и пошел через сад к ней, маленькой танцовщице, которая появилась, чтобы увидеть, как свет разливается над стенами.
Я прошел вдоль всего дома, мимо задернутых занавесками женских покоев. Я шагал по разбросанным лепесткам, оставшимся там, где раньше танцевало столько народу.
Я подошел к маленькой фигурке, которая покачивалась в такт далеким барабанам.
— Ханна! — позвал я.
Она вздрогнула и повернулась. Посмотрела на меня, а затем на все вокруг — от птиц наверху, в ветвях дерева у нее над головой, до горлиц, курлыкавших на черепичной крыше. Она посмотрела на дом, до сих пор наполненный светом, движением и шумом, настойчивым размеренным гулом.
— Ханна, — позвал я снова, улыбнувшись ей.
Я приложил руку к груди.
— Иешуа, — сказал я.
Я раскрыл ладонь и приложил к сердцу.
— Иешуа.
Я осторожно коснулся ладонью ее горла.
Она, широко раскрыв глаза, силилась выговорить мое имя.
— Иешуа! — сказала она шепотом.
И побелела от потрясения.
— Иешуа! — Ее голос прозвучал хрипло.
И громче:
— Иешуа. Иешуа. Иешуа.
— Слушай меня, — сказал я, прикладывая ладонь к ее уху, а затем к своему сердцу — старый привычный жест.