Сам процесс определения победителей протекал в обстановке строгой секретности. Даже имена людей, которые и выносили окончательный вердикт, никто из широкой публики не знал. Организаторы хранили все в тайне, чтобы, как они выражались, «никто не попытался найти к членам жюри неформальный подход». Члены жюри, эти люди-невидимки, где-то когда-то собирались, как подпольщики, обсуждая на своих тайных сборищах списки претендентов на звание «лучших». Списки претендентов обнародовались едва ли не в самый последний момент – ровно за неделю до церемонии оглашения имен победителей. Всего семь дней отводилось телеобщественности и широкой публике на то, чтобы обсудить справедливость выдвижения тех или иных кандидатур и просчитать шансы каждого соискателя. В эти семь дней умещались дивные по хитрости интриги и громкие споры, доходившие до ссор. В этом, наверное, и заключалась предусмотрительность организаторов – оставив на обсуждение слишком мало времени, они уберегали телевизионный мир от соблазна погрузиться в пучину войны всех против всех. Заполненная скандалами и выяснениями отношений неделя стремительно таяла, завершаясь церемонией оглашения имен победителей, после чего ссориться дальше уже не было смысла, оставалось только обсуждать уже свершившийся факт, и все в конце концов само собой затихало – до следующего года.

Я не знал, что нам светит в нынешнем «Телетриумфе», но хотя бы в одной номинации мы должны быть представлены. Между собой эту тему мы почти не обсуждали, это слишком отвлекало от работы, но то, что все наши держали в голове мысль о предстоящей церемонии, – я видел.

В день объявления предварительного списка мы так и не собрались: я всерьез загорелся идеей использовать на съемках деминского соседа, и теперь колесо завертелось, каждый выполнял свою работу. Встретились только вечером. Последним приехал Демин. У него был едва ли не самый сложный участок – собрать максимум информации о своем соседе, причем сделать это тихо, без привлечения внимания, иначе вся наша затея теряла смысл.

– Ну как? – нетерпеливо спросил я, едва только Илья нарисовался на пороге нашего кабинета.

– Это ты о чем?

– О твоем соседе.

– Ах, о соседе! – протянул Демин. – С ним все нормально.

А сам обвел нас вопросительным цепким взглядом. Убедившись, что никакого подвоха нет и мы действительно ничего не знаем, Илья расправил плечи и несколько снисходительно произнес:

– А чего это у вас тихо, как на кладбище?

– Есть повод для веселья? – осведомилась Светлана.

– Вы, как я вижу, еще не знакомы со списками «Телетриумфа».

Вот теперь я понял, в чем дело. И у меня екнуло сердце. Значит, есть! Попали в списки!

– Мы там есть, – подтвердил мою догадку Илья.

– В какой номинации? – встрепенулась Светлана.

Демин снисходительно посмотрел на нее, как смотрит учитель на не слишком скорого на догадку ученика, и наставительно произнес:

– Самая большая ошибка, которую только может допустить человек, моя милая, – это недооценка собственного труда и таланта. И поэтому когда ты говоришь «в какой номинации»…

Так вот в чем дело! Мы попали в две номинации сразу! Или вообще – сразу в три!

Еще боясь поверить в столь радостное событие, я не выдержал:

– Не томи, Илья! Сколько номинаций взяли?

– Семь, – сказал Демин.

Я захлебнулся воздухом.

– Семь, – совершенно будничным голосом повторил Илья. – Только в одной номинации мы не присутствуем – «За многолетнее служение телемузе». Годков нашей программе не хватает. Но это, я думаю, дело вполне поправимое. И лет через двадцать мы сможем и по этой номинации пройти.

11

– Когда я служил на флоте, – сказал Гончаров, – мы с моим дружком…

– Погодите-ка, – остановил я его. – На каком таком флоте? Вы же служили в автобатальоне.

В автобатальоне он был младшим сержантом, это я точно помнил, мне об этом рассказывала его супруга Нина Тихоновна.

– Служил, да, – засмеялся Гончаров.

Я уже привык к тому, что он любит что-либо придумывать. Выдумки его были совершенно безобидными, как правило – о нем самом. Таких людей обычно называют вралями, у них никогда не поймешь, где они говорят правду, а где присутствует вымысел.

– Так вот, когда я служил в автобатальоне, – как ни в чем не бывало перестроился Гончаров, – мы с моим дружком пошли в самоволку, а дело было ранним утром…

И опять было непонятно, правду он рассказывает или анекдот.

Лично мне Гончаров нравился. Он вполне освоился в нашей компании, и порой даже казалось, что он работает с нами не несколько дней, а годы. С ним было легко и нехлопотно. Если попросишь о чем-то, будет сделано безусловно в срок и так хорошо, как ты сам даже не предполагал. Он напоминал Демина – точно так же умел все и точно так же каждодневно демонстрировал свою нужность, только в отличие от Ильи Гончаров все делал намного веселее и беззаботнее, как будто нелегкие для прочих людей задачи лично им решались между делом, шутя. Была в нем какая-то легкость, та приятная непосредственность, за которой сплошное удовольствие наблюдать со стороны. Он нравился всем, и даже Демин, поначалу встретивший его в штыки, через пару дней заметно смягчился.

Гончаров умел быть полезным всем. Он помогал Светлане переносить и настраивать аппаратуру, ездил с Деминым за милицейской формой, необходимой для следующих съемок, по моей просьбе встретился с родственником героя нашей будущей передачи. Он, кажется, совсем не уставал и между делами еще успевал посвящать меня в свои задумки. Гончаров всерьез приготовился участвовать в съемках и уже знал, что и как будет происходить на съемочной площадке.

– Пригласим на съемку Степку, – втолковывал мне Гончаров. – Это мой дружок юности. Мы с ним жили на одной лестничной площадке. Представляете? Мы лет двадцать не виделись. И вот встреча. А я, оказывается, уже вовсе не я, а очень важный человек, но только жутко засекреченный. И вот Степан, узнавши эту страшную тайну…

– Тайну еще надо придумать, – напомнил я.

– Это без проблем! – беззаботно отмахнулся Гончаров.

В том, что дело обстоит именно так, я нисколько не сомневался. После гончаровской импровизации в буфете я не сомневался, что лапшу на уши он повесит этому пока неведомому мне Степану в два счета.

– Степан – он жутко головастый, – уважительно сказал Гончаров. – В институте такие рефераты писал, что профессора с ним за руку здоровались. А сейчас и сам уже, наверное, профессор. Вот он встретится со мной, а я, к примеру, буду офицер из контрразведки. И я его попрошу какую-нибудь формулу вывести.

– Какую? – не понял я.

– Особенную какую-нибудь, – с прежней беззаботностью парировал Гончаров.

Его невозможно было чем-либо смутить или сбить с толку. Он не боролся с возникающими трудностями, а отметал их с порога, и не в этом ли была причина кажущейся легкости его существования?