В последующие восемь лет вместилось очень многое. Попытка самоубийства, длительное лечение, еще одна попытка, тоже неудачная, потом хотела удочерить девчушку из детского дома, но ей не позволили этого сделать, а жизнь шла, шла… Казалось, что с каждым днем она становится все бессмысленнее, как вдруг объявился Он. Настоящий рыцарь, и это все объясняло. Он смог понять ее истерзанную душу и принять свою избранницу такой, какая она есть. Он заменил ей весь мир, и от него исходило столько тепла и участия, что через какое-то время она с удивлением обнаружила, что воспоминания уже не вызывают у нее ощущения непоправимости, а осталась одна лишь щемящая грусть, с которой все же можно было жить. Она поняла, что это ее последний шанс, и ничего уже в жизни не будет.

Только одно обстоятельство ее тревожило. Ее рыцарь по долгу службы частенько наведывался в Казань и всегда принципиально игнорировал поезд. Он летал только самолетом, и женщина знала, что это судьба. Ей никто ничего не пророчил, она не верила гадалкам, но верила своему сердцу, а оно кричало о близкой беде. Не будь у нее столь страшного опыта, она, возможно, относилась бы ко всему много спокойнее, но она была уже дважды вдовой и в какой-то момент поняла, что скоро овдовеет вновь. Это не был вещий сон или что-либо в этом роде, это явилось как знание, аксиома, рок. Она умоляла мужа ездить поездом, просила и грозилась, он же успокаивал ее как мог и продолжал летать по-прежнему.

Про нас она подумала случайно. Однажды смотрела нашу программу, в которой мы нашего героя отправили в прошлое, в одна тысяча девятьсот восьмидесятый год, и вот тут ей в голову пришла мысль о розыгрыше. Это должен был быть страшный розыгрыш, розыгрыш на грани фола, и, когда она рассказала нам, каким ей видится сюжет с участием ее мужа, я понял, насколько далеко зашли ее страхи.

– Это невозможно! – заявил Илья.

– Если вы откажетесь, – произнесла с угрозой женщина и сверкнула отчаянным взглядом, – я в таком случае…

– Подумайте о своем супруге, – успокоил я. – Каково будет ему?

– Он останется жив! – сказала женщина. – Понимаете? Он будет жить – долго-долго!

Она очень боялась его потерять. Мы пообещали ей подумать. Думали долго, целый месяц. Это было похоже на попытку спустить дело на тормозах и через некоторое время благополучно о нем забыть. Но в один из дней Светлана вдруг сказала:

– А почему бы и нет? Эта история с самолетом – вы только представьте, как все будет смотреться на экране!

Мы представили. Смотреться будет действительно похлестче, чем в голливудском фильме. Да и женщине поможем. Мы решились. И начали готовиться.

31

Рейс на Казань объявили с задержкой. Наш герой, его фамилия была Рассыхаев, нервничал и то и дело поглядывал на часы. Мы начали снимать его еще в аэропорту. Операторы, таясь, незаметно вели съемку. Мы хотели показать историю с самого начала, с того, как герой ожидает посадки в самолет. После того как объявили казанский рейс, все пошло по привычной колее: регистрация, досмотр, накопитель. В аэродромный автобус Рассыхаев вошел в числе последних – с демонстративно невозмутимым видом человека, много полетавшего и смотрящего на других пассажиров несколько свысока. И в самолет он вошел едва ли не самым последним. Долго стоял у трапа, с почти насмешливым видом наблюдая за тем, как бестолково суетятся и толкаются на трапе пассажиры. Трап был плох – с разбитыми ступенями, с поручнями, закрепленными кое-как. Рассыхаев, первый раз увидевший подобное безобразие, даже покачал головой – до чего дошло, мол, уже и в небесном хозяйстве порядка нет. Я уже находился в самолете и в иллюминатор видел, как Рассыхаев повел взглядом вдоль трапа и наконец обнаружил то, чего не заметил вначале. У него вытянулось лицо, и растерянность угадывалась так ясно, что я даже засмеялся.

А растеряться было отчего. Этот самолет мы искали по всему аэродрому и нашли его на самых дальних задворках. Его вид навевал печаль и мысли о тленности всего земного. О том, чтобы на нем лететь, не могло быть и речи. Краска на бортах облупилась и висела клочьями. Обшивка местами отошла, а на одном из крыльев даже частично отсутствовала. Некоторые иллюминаторы были закрыты фанерой. Этот самолет не был даже инвалидом. Просто труп.

Обеспокоенный Рассыхаев бросился наверх по скрипучему, готовому в любой миг развалиться трапу. У входа его встретила стюардесса. Рассыхаев набрал воздуха в легкие, хотел что-то сказать, но не нашелся, потому что слишком был растерян, и прошел в самолет. Изнутри этот, с позволения сказать, лайнер производил еще более удручающее впечатление. Часть кресел была вырвана с корнем. Из-под раскуроченной внутренней обшивки свисали провода. Пол был завален мусором: пустые сигаретные пачки, банки из-под пива, рваные пластиковые пакеты. Подобное Рассыхаев видел впервые. По выражению его лица можно было догадаться, что он в любую секунду готов вспыхнуть, но что-то его пока удерживало. Наверное, полная невозмутимость остальных пассажиров. Бессловесная покорность обстоятельствам окружающих Рассыхаева людей явно сбивала его с толку. Он молча, с выражением растерянности и ожесточения на лице, прошел по проходу и сел на свое место, как раз у иллюминатора. В иллюминатор он видел правый двигатель – едва Рассыхаев плюхнулся в кресло, лопасти винта завращались.

– Безобразие! – громко и отчетливо произнес Рассыхаев, явно намереваясь учинить скандал.

Откинулся на спинку кресла, и та тотчас отвалилась.

– Безобразие! – уже всерьез возмутился бедный Рассыхаев.

Пришла стюардесса. На ее лице не было и тени деловито-предупредительного выражения, обычно присущего хозяйкам небесных трасс. Напротив, могло показаться, что она последние десять лет провела за торговым лотком, где и закалилась физически и морально.

– Чё шумим? – осведомилась она не предвещающим ничего хорошего голосом.

Но Рассыхаев, не привыкший к перелетам в столь жутких условиях, был готов к борьбе и не испугался.

– Вот это – что? – с вызовом спросил он, демонстрируя свое полуразвалившееся кресло.

– Сломал? – грозно нахмурилась стюардесса. – И еще выпендриваешься?

И прежде чем Рассыхаев успел что-нибудь ответить, имеющая богатырское телосложение стюардесса правой рукой взяла его за ворот и несильно, но внушительно встряхнула. Но даже не это бесцеремонное обращение поразило Рассыхаева. Он вдруг повел носом и растерянно и одновременно обличающе произнес:

– Да вы пьяны!

Повернулся к соседке по креслу и уже увереннее объявил:

– Она же пьяна! Запах! Я же чувствую!

– Во гад! – в сердцах сказала стюардесса. – Унюхал! Да я тебе твою нюхалку…

Она потянулась было к Рассыхаеву, но тот успел отпрянуть. А самолет уже дрогнул и покатился по бетонке в направлении взлетной полосы. Конечно, этот доходяга не мог бы самостоятельно прокатиться и метра, сейчас его тянул аэродромный тягач, но отсюда, из пассажирского салона, тягач не было видно, и казалось, что вот-вот готовый развалиться самолет движется самостоятельно.