– Сидел, – подтвердил Ряжский. – Так кто же стрелял?
– Я не знаю.
– Кто стрелял? – мрачно повторил Ряжский.
– Вы думаете – это был я?
Я нехорошо усмехнулся.
– Просто странно, что вы не видели, – пояснил один из товарищей Ряжского.
– Спросите у милиционеров, – огрызнулся я. – Они-то видели?
– Они видели, – подтвердил мой собеседник.
– Видели? – изумился я.
Мне показалось, что он меня провоцирует. Там, на месте убийства, в первые минуты царила совершеннейшая растерянность. И я отчетливо слышал, как конвоиры на расспросы выбежавших прокурорских работников отвечали нечто невразумительное.
– Я, по-вашему, пытаюсь что-то скрыть?
– Мы хотим это понять.
– У вас какой-то обвинительный уклон, как мне кажется.
– Именно кажется, – сообщил Ряжский.
Он, наверное, плохо видел меня, потому что потянулся к настольной лампе и включил ее, но когда сноп света ударил мне в глаза, я понял, в чем дело, – видел такое в фильмах.
– Это допрос? – уточнил я.
– В прокуратуре редко беседуют просто так, по душам, – сказал Ряжский. – Кстати, я хочу предупредить вас об ответственности за дачу ложных показаний.
Это были два разных человека – Ряжский сейчас и Ряжский утром, когда я только к нему пришел. Он стал жестким – хорошее слово, которое все объясняло.
– Я хочу вернуться к нашему утреннему разговору. О вас, о вашей компании, о ваших друзьях. Вы говорили, что все трое участвуют в прибылях.
– Да.
– Поровну?
– Да.
И это я ему уже говорил.
– А кто принимает окончательное решение по всем вопросам?
– Сообща.
– Сообща – это в колхозе, – усмехнулся зло Ряжский. – А в любой фирме всегда есть глава.
– У кого право подписи? – подключился один из присутствующих.
– У меня, – ответил я.
– Значит, вы и есть глава?
– Формально.
– А реально? Демин, да? А вы просто подставной?
Мне не понравилось, что они готовы записать Демина едва ли не в мафиози, и поэтому сказал:
– Никакой я не подставной.
– Значит, вы все-таки главный?
– Значит, я.
Я только сейчас обнаружил, какой железной хваткой обладают эти люди. Они строили разговор так, что без особого труда получали нужные им ответы – даже в тех случаях, когда я пытался этому воспротивиться.
– И по поводу Гончарова, следовательно, тоже вы принимали решение?
– Решение – о чем?
– О том, чтобы его принять в ваш коллектив.
– Такое мы решаем сообща.
Я думал, что Ряжский снова напомнит мне о колхозе, но вместо этого он сказал:
– Неувязочка. Вы вот мне говорили, что Демин как раз был против.
Говорил, правда. Черт, как он, оказывается, все цепко удерживает в памяти, и то, что в прежних наших с ним разговорах прозвучало лишь как нечто незначащее, о чем я уже и забыл, для Ряжского, оказывается, имело очень немаловажное значение, и все он держал в глубинах своей памяти очень аккуратно – словечко к словечку, факт к факту. Знал, что все ему еще непременно понадобится.
– Да, Демин был против.
– А почему?
– Ну, не знаю. Несимпатичен ему был Гончаров, так следует понимать.
– Причина должна быть. Антипатия всегда начинается с чего-то.
– Он нам съемку сорвал.
– Кто?
– Гончаров.
Про это я ему уже рассказывал – в тот самый вечер, когда был убит Гончаров. Но Ряжский сделал вид, что ему все равно интересно. Я понял – хочет, чтобы и его товарищи послушали. И я все рассказал заново.
– До съемки вы знали Гончарова?
– Нет.
– А его супругу? Как ее, кстати, зовут?
– Нина Тихоновна.
– Нину Тихоновну знали?
– Нет.
– А как же Гончаров попал в вашу программу?
– По письму, которое написала его жена.
– Оно у вас?
– В архиве.
– А где архив?
– В нашем офисе.
– Хорошо, – сказал Ряжский, и я понял, что к истории с письмом он еще непременно вернется. – Значит, Демин был против. А ваша компаньонша, Светлана?
– Она была не против.
– Но энтузиазма не проявляла, – уточнил Ряжский.
– В общем, да.
– Значит, все-таки именно вы взяли Гончарова в команду?
Можно было и не отвечать. Я вновь обнаружил, что они незаметно подвели меня к ответу, который только один и был возможен. Они не пытались грубо надавить на меня, показать, что могут повернуть дело хоть так, хоть эдак, они упорно шли к одной известной им цели, и их поступь была тверда и основательна. У меня в груди появился нехороший холодок, когда я это обнаружил.
– Зачем вам был нужен Гончаров?
Ну почему они раз за разом возвращаются к этой теме? Я бы мог подумать, что они зациклились на этом вопросе, потому что пребывают в тупике, топчутся на месте, не зная, в какую сторону сделать следующий шаг, – если бы не опыт моего с ними разговора в последние тридцать минут. Я уже знал, что ни о чем они не спрашивают просто так, из заурядного любопытства.
– Он проявлял завидную настойчивость, – ответил я.
– А вы, значит, были против?
Конечно, я не был против. Только что сам сказал им об этом.
– Мне было неудобно перед ним. Чисто по-человечески. Хотя и косвенно, но мы были виноваты в том, что он потерял работу.
– Как он потерял работу?
Я рассказал им про фальшивое удостоверение и про людей из ФСБ, которые проявили непонятное мне рвение в расследовании инцидента.
– Кто конкретно из ФСБ этим занимался?
– Я не знаю фамилий.
– А кто знает?
– Возможно, Касаткин.
– Касаткин – руководитель телеканала?
– Да.
Ряжский сделал пометку на листке бумаги. Проверит, понял я.
– Мне мешает ваша лампа, – сообщил я.
Ряжский сделал вид, что не услышал.
– Разве Гончаров был актером? – спросил он.
– Нет.
– Почему же вы решили привлечь его к съемкам?
– У него был дар импровизатора.