— Кстати, как поживает Дэвид? — светски поинтересовался он.
Элен тяжело вздохнула.
— Дэвид это Дэвид, — сказала она с таким выражением, будто никакого другого объяснения не требовалось. — Он отправил меня в провинцию, а сам живет здесь, в Лондоне. Он выправил себе офицерское звание и делает что-то в Адмиралтействе. Я навещаю его раз в несколько недель. Ему нравится, когда меня нет под боком: можно развлекаться, как ему хочется.
Вайкери, почувствовавший себя неловко от откровенности Элен, снова уставился в пространство. Дэвид Линдсей, очень богатый и представительный мужчина, был широко известен как страшный бабник. «Неудивительно, что они с Бутби такие хорошие друзья», — подумал он.
— Не пытайся делать вид, что я раскрываю тебе какие-то новости, Альфред. Я знаю, что о Дэвиде и его любимом времяпрепровождении известно всем на свете. Я привыкла к этому. Дэвид любит женщин, и они любят его. Все ясно и понятно.
— Почему ты не расстанешься с ним?
— О, Альфред... — сказала она и небрежно взмахнула рукой в перчатке, давая понять, что сама эта мысль не имеет права на существование.
— В твоей жизни есть кто-нибудь еще?
— Ты имеешь в виду других мужчин?
Вайкери кивнул.
— Я однажды попробовала, но сделала это с совсем неподходящим человеком. Он оказался тем же Дэвидом, только в другой одежде. Кроме того, я двадцать пять лет назад в одной сельской церкви дала обещание и, похоже, мне не по силам переступить через него.
— Хотел бы я, чтобы ты так же отнеслась к обещанию, которое дала мне, — сказал Вайкери и сразу же пожалел о сказанном и о той горечи, которая все же прозвучала в его голосе. Но Элен лишь взглянула на него и пару раз быстро моргнула.
— Иногда я тоже жалею, что все получилось так, а не иначе. Мой бог, это совершенно не по-английски. Пожалуйста, извини меня. Я думаю, что все это из-за того, что в городе полно этих проклятых американцев.
Вайкери почувствовал, что краснеет.
— Ты все еще встречаешься с Алисой Симпсон? — спросила Элен.
— Помилуй бог, откуда ты знаешь о ней?
— Я знаю все обо всех твоих женщинах, Альфред. Она очень мила. Мне даже нравятся те книжонки, которые она пишет.
— Она от меня ускользнула. Я сказал себе, что это произошло из-за войны, из-за моей работы. Но на самом деле это просто из-за того, что она — это не ты, Элен. Поэтому я не стал удерживать ее. Точно так же, как и всех остальных.
— О, будь ты проклят, Альфред Вайкери! Будь ты проклят за то, что говоришь такие слова.
— Это правда. Кроме того, именно это ты хотела услышать. Ведь именно из-за этого, в первую очередь, ты и искала меня.
— Если честно, то я хотела услышать, что ты счастлив, — сказана она. На ее глаза навернулись слезы. — Я вовсе не хотела услышать от тебя, что я разрушила твою жизнь.
— Не старайся лишний раз польстить себе, Элен. Ты не разрушила мою жизнь. Я не несчастен. Я всего лишь так и не нашел в своем сердце места для кого-нибудь другого. Я не слишком доверяю людям. И полагаю, что должен поблагодарить за это именно тебя.
— Перемирие, — поспешно сказала она. — Прошу тебя, давай объявим перемирие. Я вовсе не хочу, чтобы наша встреча превратилась в продолжение нашей прошлой беседы. Я всего-навсего хотела провести немного времени в твоем обществе. О боже, мне совершенно необходимо выпить! Может быть, ты отведешь меня в какое-нибудь приятное место, дорогой, и дашь мне возможность залить в глотку бутылку вина?
Они пошли к «Дюку». В это время дня там было совсем тихо. Их усадили за угловой столик. Вайкери настроился на то, что в ресторан в любую секунду может войти и увидеть их кто-нибудь из приятелей Элен и Дэвида, но, как ни странно, их никто не беспокоил. Попросив прощения, он вышел к телефону, позвонил Гарри и сказал ему, где находится. Вернувшись, он увидел на столе бутылку до смешного дорогого шампанского, торчавшую из ведерка со льдом.
— Не волнуйся, милый, — проворковала Элен. — Это за счет Дэвида.
Он сел, и они очень быстро ополовинили бутылку. Они говорили о книгах Вайкери и о детях Элен. Они даже несколько раз упомянули Дэвида. Пока она говорила, он почти не отводил глаз от ее лица. В ее глазах застыло выражение затаенной печали — тень страдания, порожденного неудавшимся браком, — из-за которого она казалась ему еще привлекательнее. Она протянула руку и положила ее на руку Вайкери. Он почувствовал, как сердце у него в груди забилось часто-часто — впервые за последние двадцать пять лет.
— Ты когда-нибудь думаешь об этом, Альфред?
— О чем — этом?
— О том утре...
— Элен, что ты...
— Мой бог, Альфред, ты иногда бываешь на удивление толстокожим. О том утре, когда я залезла к тебе в кровать и впервые осквернила твое тело.
Вайкери судорожно проглотил остатки вина и поспешно снова наполнил стаканы.
— Нет. Не то чтобы...
— Боже. Альфред Вайкери, но ты ужасный лгун. Интересно, как это качество сочетается с твоей новой работой.
— Ладно, пусть будет — да. Я действительно думаю об этом.
«А когда же я вспоминал об этом в последний раз? — задумался он. — Утром в Кенте, после того как состряпал для „двойного креста“ донесение от агента по кличке Партридж».
— Я частенько ловлю себя на том, что думаю об этом, когда мне труднее всего.
— Знаешь, я солгала Дэвиду. Я всегда говорила ему, что он был у меня первым. Но я рада, что первым был ты. — Она крутила в пальцах бокал за ножку и смотрела в окно. — Это случилось так быстро — какие-то мгновения... Но когда я вспоминаю об этом теперь, мне кажется, будто это продолжалось много часов.
— Да. Я понимаю, что ты имеешь в виду.
Она быстро, искоса взглянула на него.
— Твой дом в Челси еще существует?
— Я слышал, что он все еще стоит на месте. Сам-то я не был там с сорокового года, — шутливо добавил Вайкери.
Она отвернулась от окна, долго смотрела Вайкери прямо в глаза, а потом подалась вперед и прошептала:
— Я хочу, чтобы ты сейчас отвез меня туда и мы занялись бы любовью в твоей кровати.
— Мне тоже хотелось бы этого, Элен. Но ты только снова разбила бы мне сердце. Не думаю, чтобы в моем возрасте я смог еще раз выдержать потерю тебя.
Лицо Элен утратило какое бы то ни было выражение. Когда она вновь смогла заговорить, ее голос прозвучал ровно и глухо:
— Мой бог, Альфред, когда ты превратился в такого бессердечного мерзавца?
Эти слова показались ему знакомыми. Потом он вспомнил, что такую же точно фразу произнес Бутби, взяв его под локоть после того, как он закончил допрос Питера Джордана.