Он терпел тягостную бездеятельность до конца зимы. Но весной, когда стало тепло, он обратил свою накопившуюся, пропадавшую впустую энергию на новый дом. Наблюдатели, наносившие ему без предупреждения и, предположительно, втайне от него редкие визиты, с неподдельным ужасом наблюдали, как Вайкери с огромными ножницами и серпом, в своих очках-полумесяцах атаковал запущенный сад. Не меньшее удивление вызвала у них его активность по перекрашиванию дома изнутри. Вернувшись в штаб-квартиру МИ-5, наблюдатели потом подолгу дискутировали между собой по поводу избранной им краски — чистейших белил. Они не могли понять: то ли у него улучшается настроение, то ли он превращал свой дом в подобие больницы и готовился к длительному пребыванию там.
Его образ жизни вызывал много пересудов в деревне. Пул, продавец местного магазина, утверждал, что такое состояние, как у Вайкери, может быть только следствием тяжелой утраты. «Чушь это все, — возражал Плендерлейт, работник плодового питомника, к которому Вайкери обращался за советами по поводу сада. — Он и женат-то никогда не был, да и, наверно, даже не влюблялся». Мисс Лазенби из магазина одежды сказала, что они оба неправы. «Это же несчастный влюбленный; любой дурак, кроме вас, конечно, понял бы это с первого взгляда. И, судя по его виду, предмет воздыханий не отвечает ему взаимностью».
Вайкери, если бы даже знал об этих разговорах, вряд ли смог бы дать ответы на вопросы, занимавшие его знакомых и соседей, потому что владевшие им эмоции были так же непонятны ему самому, как и окружавшим его. Декан его факультета в Университетском колледже прислал ему письмо. До него дошли слухи, что Вайкери больше не работает в Военном кабинете, и потому он хотел бы знать, когда следует ожидать возвращения уважаемого профессора в лоно университета. Вайкери медленно разорвал письмо на две части и сжег в камине.
* * *
С Лондоном его не связывало ничего, кроме дурных воспоминаний, так что он держался подальше от города. Он побывал там лишь однажды, на первой неделе июня, когда сэр Бэзил вызвал его, чтобы сообщить о результатах внутреннего расследования.
— Привет, Альфред! — бодро воскликнул сэр Бэзил, когда Вайкери вступил в его кабинет. Помещение было озарено изумительным оранжево-желтым утренним светом. Бутби стоял точно посередине комнаты, словно хотел иметь возможность двигаться в любом направлении. Он был одет в идеально скроенный и сшитый серый костюм и показался Вайкери еще выше ростом, чем прежде. Генеральный директор сидел на прекрасном антикварном диване, сложив руки, как будто молился, и разглядывал что-то, ведомое лишь ему самому, на роскошном персидском ковре. Бутби двинулся навстречу Вайкери, выставив правую руку, как штык. Глядя на его странную улыбку, Вайкери не мог понять, что собирался сделать сэр Бэзил: то ли обнять его, то ли ударить. Причем он не знал, чего следует опасаться больше.
Но Бутби лишь пожал Вайкери руку — немного энергичнее, чем это было в его привычках, — и положил свою огромную лапу ему на плечо. Ладонь была горячей и влажной, как будто он только что сыграл партию в теннис. Он собственноручно налил Вайкери чай и вел светскую беседу, пока Вайкери курил предложенную сигарету. И лишь после этого он все с той же подчеркнутой церемонностью взял со своего стола заключение наблюдательного совета и положил его на кофейный столик. Вайкери лишь бегло просмотрел эту бумагу, не вникая в подробности.
Затем Бутби с явным удовольствием объяснил Вайкери, что ознакомиться с материалами по его собственной операции ему не разрешено. Вместо этого Бутби показал Вайкери еще одно заключение — одну страничку машинописного текста, содержавшую «краткое изложение» многотомного дела. Вайкери читал документ, держа его обеими руками и напрягшись всем телом, чтобы, не дай бог, не выдать дрожи. Это был омерзительный, непристойный документ, но он знал, что если возьмется оспаривать его, результат будет еще хуже. Он возвратил бумагу Бутби, пожал ему руку, пожал руку генеральному директору и вышел из кабинета.
Он спустился по лестнице. Его кабинет уже занимал кто-то другой. Гарри находился на своем месте в общей комнате; на щеке у него был большой уродливый шрам. Вайкери не любил долгих прощаний. Он сообщил Гарри, что его уволили, поблагодарил за все и пожелал всего наилучшего.
Снова шел дождь, и погода была очень холодной для июня. Начальник транспортного отдела предложил Вайкери автомобиль. Вайкери вежливо отказался. Он раскрыл зонтик и под проливным дождем пошел пешком в Челси.
Эту ночь он провел в своем старом городском доме. Когда он проснулся на рассвете, по стеклам все так же грохотал ливень. Было 6 июня. Он включил Би-би-си, чтобы послушать новости, и узнал о начале вторжения.
Вайкери вышел в полдень, ожидая увидеть возбужденные толпы и услышать взволнованные разговоры, но в Лондоне стояла кладбищенская тишина. Лишь очень немногие люди шли с сумками, решившись выйти за покупками, кое-кто направлялся в церкви, чтобы помолиться. Такси ездили пустыми по пустынным улицам, тщетно разыскивая пассажиров.
Весь этот день Вайкери наблюдал за лондонцами. Ему хотелось подойти к каждому из них, встряхнуть его и сказать: неужели вы не понимаете, что происходит? Неужели вы не представляете, чего это стоило? Неужели вы не знаете о тех злостных кознях, которые мы строили, чтобы обмануть их? Неужели вы не знаете, что они сделали со мной?
Он поужинал в пабе на углу; по радио передавали бодрые бюллетени с места боев. Ночью, снова в одиночестве, он выслушал обращение короля к народу, а потом лег спать. Утром он взял такси, доехал до Паддингтонского вокзала и уехал первым поездом обратно в Глостершир.
Лето шло, и постепенно у него начал складываться устойчивый ритм жизни.
Он рано вставал и читал вплоть до ленча, который ел в деревенском пабе «Эйт беллз»: печеные пирожки с овощами, пиво, мясо, когда оно было в меню. Потом он при любой погоде отправлялся на ежедневную прогулку по извилистым дорожкам вокруг деревни. С каждым днем ему требовалось немного меньше времени для того, чтобы больное колено начало нормально, без боли, сгибаться, и к началу августа он уже проходил по десять миль в день. Он отказался от сигарет и перешел на трубку. Ритуал, связанный с курением трубки — набивание, прочистка, раскуривание и повторное раскуривание, когда трубка гасла, — прекрасно подходил к его новой жизни.
Он не заметил точной даты, когда это случилось — того дня, когда все это ушло из его мыслей в область воспоминаний: его тесный кабинетик, грохот телетайпов, отвратительная еда в столовой, безумный жаргон — «двойной крест»... «Шелковица»... «Феникс»... «Литавры»... Даже Элен скрылась за запечатанной дверью памяти, откуда она больше не могла причинить ему вреда. Алиса Симпсон начала приезжать к нему по уик-эндам, и в начале августа осталась на целую неделю.
В последний день лета его охватила та легкая меланхолия, которая посещает деревенских жителей с окончанием теплого времени года. Сумерки были прекрасными: горизонт светился лиловым и оранжевым, в воздухе ощущалась первая осенняя прохлада. Примулы и колокольчики давно отцвели. Он вспомнил точно такой же вечер, бывший полжизни тому назад, когда Брендан Эванс учил его ездить на мотоцикле по тропам Фенса. Было еще достаточно тепло для того, чтобы можно было обходиться без огня в каминах, но со своего наблюдательного пункта на вершине холма он видел, что над трубами деревенских домиков вьются дымки, и обонял резкий запах горящих сырых поленьев.