Надо было видеть лицо Светланы в эту минуту. Это было больше, чем просто изумление.

– Та-а-ак, – протянула она наконец. – Значит, созрел?

Я пожал плечами, не желая ничего объяснять. Не скажешь же ей, в самом деле, что на это меня подвигнул сам Самсонов. К тому же ее сарказм был мне понятен. На протяжении этого года Светлана несколько раз звонила мне, предлагая поучаствовать в возрождении программы, а я все время отказывался, находя тысячи причин, хотя настоящей была одна-единственная: я считал, что в прошлое невозможно вернуться. Может получиться очень похоже, но так, как было, никогда.

– А почему бы и нет? – сказал я. – Соберемся вместе – я, ты, Демин – и будем снимать. Думаю, получится неплохо.

Светлана засмеялась и обняла меня.

– Ты просто чудо, Женька! Я так счастлива, что ты снова готов работать! Я верила, что когда-нибудь это обязательно произойдет.

И опять засмеялась – каким-то своим мыслям.

– И Алекперов предлагал мне вернуться к нашей программе, – сказала она. – Звонил пару раз и говорил об этом открытым текстом.

– Он же собирался заниматься этим самостоятельно! Нашел себе нового ведущего, этого… как его… Горяева.

При упоминании о Горяеве Светлана махнула рукой и так скорбно посмотрела на меня, что я понял: с Горяевым большие проблемы.

– Они сделали три выпуска программы, – сказала она. – И все три оказались провальными.

– Я что-то ни одного не видел.

– Это были пилотные выпуски для просмотра в узком кругу. Отсняли три выпуска, показали их Алекперову, и тот схватился за голову.

– Неудачные?

– Не то слово, Женя. Полное фиаско. Горяев пробкой вылетел с телевидения. Алекперов наконец увидел то, что мы обнаружили гораздо раньше. Ты помнишь этот горяевский сюжет с кошельком на веревочке?

Я засмеялся. Прошло время, целый год, а тогда нам, конечно, было не до смеха.

– Все встало на свои места, – сказала Светлана. – И нам снова предлагают работать.

– Как ты себе это представляешь?

– Соберемся втроем – я, ты, Демин…

– А где он, кстати? Я ничего не слышал о нем.

– У него были серьезные неприятности. Его несколько месяцев вызывали на допросы, пытались повесить на него хищения и незаконные валютные операции, но ничего, кажется, не смогли доказать. Теперь он администратором у какой-то завалящей эстрадной группы. Я думаю, он согласится поработать, если мы ему это предложим.

– А мы предложим? – осведомился я.

– Да.

Она искренне хотела возродить нашу группу, по человечку, по кусочку, и ради этого готова была принять и Демина, с которым у нее никогда не было особой любви.

Появился Дима.

– И вот Дима еще, – сказала Светлана, продолжая наш разговор.

Я с сомнением воззрился на ее протеже.

– А что, товаг'ищ, вы с чем-то не согласны? – демонстративно не выговаривая «р», осведомился у меня Дима. – Попг'още надо быть, батенька, попг'още!

И он посмотрел на меня лукавым взглядом. Как он был сейчас похож на Ленина – речью, жестами! Перевоплощение, свершившееся в секунду, совершенно меня покорило. Я засмеялся. И Светлана засмеялась тоже.

– Он кого хочешь может изобразить. Я еще не знаю, как нам это использовать, но что-то должно получиться, я уверена.

– Ну, допустим, – признал я.

– Димины друзья тоже могли бы принимать участие в съемках, – продолжала она. – Ну а с техническим персоналом и вовсе не будет проблем.

– И еще деньги, – напомнил я. – Алекперов ведь авансом не даст ни копейки. Он заплатит только за программы, стопроцентно готовые к выходу в эфир.

– Да, – подтвердила Светлана. – Но мы ничего не будем у него просить. Деньги есть.

– Откуда?

Мое изумление было совершенно неподдельным. На съемки требовались большие суммы. Тысячи, десятки тысяч долларов. И я никогда не ведал о существовании у Светланы таких денег.

– Я продала дом.

Тот самый, самсоновский, понял я.

– Я все равно не смогла бы там жить.

Продала дом, получила кучу денег, но осталась жить в своей старой квартире. Все деньги вложит в возрождение самсоновской программы – лучший памятник бывшему мужу. Я заглянул Светлане в глаза и понял, что все именно так и есть. Она продолжала его любить, неистово и безоглядно. Как человек он был к ней жесток. Но она любила его не за это злое и темное, а за его талант.

– Где ты сейчас? – спросила Светлана.

Я пожал плечами:

– Можно сказать – нигде. Из налоговой полиции ушел сразу, едва в тот раз вернулся в Вологду. Устроился к приятелю на фирму, а все равно как-то так… – Я неопределенно развел руками.

Светлана понимающе-печально улыбнулась. И я и она жили в этот год воспоминаниями. Наша жизнь и наша работа тогда, при Самсонове, и были тем главным, что потом вспоминается всю жизнь. Все, что после, – слишком суетно и мелко.

– Женился?

– И развелся, – буркнул я.

Брови Светланы поползли вверх.

– Ничего не получилось. Я думал, что все забудется, а оказалось – на беде счастья на выстроишь. Между мной и Мариной все время стояли Самсонов и Саша, муж ее покойный. Мы никогда не говорили об этом вслух, но оба чувствовали одно и то же.

Одно и то же – это наша вина, и это не давало нам обоим покоя…

Светлана взъерошила мне вихры. Показывала, что не держит на меня зла и вообще не считает меня виновным в случившемся год назад. Если бы она знала, что год назад ничего и не было!

– Я позвоню Алекперову, – сказала она, уводя меня от тяжелых воспоминаний. – Договорюсь о встрече.

– О какой встрече? – не понял я.

– Вашей. Ты и он. Вы должны поговорить.

– О чем?

– О программе «Вот так история!». Алекперов возглавляет руководство телеканала. А ты возглавляешь программу.

У меня вытянулось лицо. И тогда Светлана засмеялась.

– Да-да, – подтвердила она. – Я хочу, чтобы ты возглавил этот проект.

Я должен был занять место Самсонова. Так следовало понимать. И сам Самсонов этого хочет. И – независимо от него – Светлана.

3

Встречи с Алекперовым не пришлось ждать слишком долго. На следующий день, в десять утра, он ожидал нас со Светланой в своем кабинете. Мы прошли через приемную, где томились в надежде попасть на прием какие-то посетители, и оказались в алекперовском кабинете.

Алекперов сильно изменился за прошедший год. Внешне он оставался вроде бы прежним, каким я его знал: тот же начальственный вид, движения уверенные, дорогой костюм, как на тех ребятах с глянцевых страниц журналов, – но вот глаза его выдавали. В них не было ни напряжения, ни печали, одна только усталость, но это была вселенская усталость человека, потерявшего радость жизни.