– А вы?
– Что – я?
– Вы там кто? Вы ведь будете со мной?
– Конечно, – успокоил я его. – Но про меня сведений никаких. Не успели навести справки.
Шум за стеной нарастал.
– Принимайте решение, ваше величество! – поторопил я. – Иначе будет поздно!
– В прошлое! – решился император. – В стрельцы!
Он забирался в глубь веков, надеясь там укрыться от всех невзгод.
Я с готовностью кивнул и хлопнул в ладоши. Появился наш гипнотизер, но сейчас его невозможно было узнать: накладная борода и грим сделали свое дело.
– Вот! – сказал я императору. – Этот человек проводит нас во «временной коридор». Сначала – вас, потом меня.
Павел с надеждой воззрился на нашего спасителя. Прошло всего несколько минут, и император впал в состояние, очень похожее на сон. Гипнотизер распрямился над царским ложем и удовлетворенно произнес:
– Готово!
Тотчас же появился Демин, Светлана и множество других людей. Светлана обняла меня и счастливо засмеялась.
– Послушай! – сказала она. – Такого я еще не видела!
Невменяемого императора переложили на носилки и понесли прочь.
– Может, хватит? – смеясь, спросила Светлана. – У него и без того впечатлений выше крыши.
– Нет! – твердо сказал я. – Все отснимем, как намечали.
Виктора уже перенесли в соседний павильон.
– М-да, – сказал я, оглядываясь по сторонам. – Он немало удивится, я думаю.
А гримеры уже тянули меня к зеркалу.
– Побольше краски, – попросил я. – Все должно выглядеть эффектно.
Через некоторое время я выглядел так, будто только что надо мной учинили допрос в застенках гестапо. Лицо было в кровавой раскраске, и даже белая рубашка навыпуск, в которую меня облачили, была сильно орошена «кровью».
– Бедненький! – с непередаваемой печалью произнесла Светлана и погладила меня по голове.
– Не плачь, Ярославна! – приободрил я ее. – Прорвемся. Вот только Виктора жаль. Для него все так хорошо начиналось.
Герой передачи сейчас выглядел не лучше меня. Ему наложили фальшивые рубцы, а на левой руке так вообще была рваная рана. Она смотрелась очень живописно.
– Ужасно! – выдохнула Светлана, увидев эту картину.
– Нормально, – оценил я. – Мне нравится.
Примчался гипнотизер. Он уже был загримирован.
Виктора уложили на пол и приковали цепью к стене. То же самое проделали и со мной. Несколько человек в «окровавленных» одеждах вповалку упали рядом с нами. Мы находились в темнице. Низкий каменный свод нависал над нами, красноречиво демонстрируя незавидность нашей судьбы. Сквозь крохотное зарешеченное окно пробивалась полоса света. От окружающей нас обстановки становилось холодно и нехорошо. Я вздохнул и кивнул стоявшему наготове гипнотизеру. Он привел Виктора в чувство и стремительно упал на пол, отвернувшись от нас.
Массивная металлическая дверь захлопнулась, лязгнул засов, и я увидел, как мой собрат по несчастью вздрогнул. Он открыл глаза и бездумно воззрился на каменистый свод. Целая минута понадобилась ему на то, чтобы осознать происшедшие вокруг него перемены. Наконец он увидел меня, окровавленного, и отшатнулся. Звякнула цепь, которой он был прикован к стене. Эта цепь совершенно его обескуражила.
– Что, Козьма, плохо? – спросил я его тихим голосом истерзанного в пытках человека.
Он недоверчиво посмотрел на меня.
– Сущие звери, – доложил я ему. – Пятьдесят плетей! Думал, помру. Уже распрощался с тобой, Козьма.
Он придвинулся ко мне и спросил горячим шепотом:
– Что происходит? Где мы?
– В петровских застенках. Меня зовут Викулой, вас Козьмой. Не пытайтесь им ничего объяснять, иначе объявят колдуном и сожгут на костре.
Лицо моего Козьмы потемнело.
– Мы с вами стрельцы, – докладывал я обстановку. – Приняли участие в стрелецком бунте, который подавлен Петром.
Он вряд ли хорошо учился в школе, но картина Василия Ивановича Сурикова «Утро стрелецкой казни» наверняка была ему знакома. По крайней мере, в его глазах я увидел предчувствие близкой развязки.
– Что с нами будет? – на всякий случай спросил он.
Я ответил Козьме красноречиво печальным взглядом.
– Как же так? – вскинулся он, и снова звякнули оковы.
– До этого все было нормально, – объяснил я. – Мы жили – не тужили… Э-эх, жизнь стрелецкая…
Красноречивый вздох.
– И так нехорошо все заканчивается.
– Неужели нельзя ничего изменить?
Я продемонстрировал ему свои оковы:
– Как от этого избавиться?
– Но за что? – совсем запечалился он. – Мы даже ничего не успели сделать!
– Мы участвовали в стрелецком бунте.
– Я ни в чем не участвовал!
Я строго посмотрел на Козьму, и он тотчас затих.
– Раньше-то, чай, лучше было? – примирительно сказал я.
– Раньше – это когда?
– Ну, не раньше, – поправился я. – Позже… Или все-таки раньше… Ну, когда вы были Павлом Первым.
Он вздохнул. Сказал:
– И там ничего хорошего. Просто жуть!
Его можно было понять. Дважды изменить судьбу, и оба раза неудачно.
– Я назад хочу, – неожиданно сказал он.
– Куда именно?
– В Москву, в свою прежнюю жизнь, к Вере.
– Это будет, – пообещал я. – Пройдут века, вы родитесь, вас будут звать Виктором…
При упоминании своего имени он встрепенулся и с ожившей надеждой воззрился на меня.
– Я хочу туда сразу. Прямо сейчас.
– Нельзя.
– Почему?
Так капризничает маленький ребенок, который никак не может взять в толк, почему именно сегодня родители отказываются вести его в зоопарк.
– Нельзя, – повторил я скорбно и смежил веки.
Я хотел дать операторам возможность отснять погруженного в печальные размышления Виктора. Он заметно пригорюнился, и было видно, что эта новая жизнь ему совсем не нравится.
– Как глупо все получилось! – громко и с чувством произнес я.
Это был условный сигнал. Тут же загремели засовы, и в темницу вошли служивые люди. Тот, что был у них за главного, ткнул в меня пальцем:
– Этот!
Я оглянулся на Виктора. Он смотрел на меня с ужасом и печалью. Так смотрят на раздавленного бетонной плитой человека. Только что был жив, шутил и смеялся – и вот его уже нет с нами.