– А я вот очередь займу, а после схожу. Мне недалеко, вторая дверь.
– Михална! Михална! Вы не скажете, что я за вами?!
– Она за мной.
– Это я за вами, а не она. В порядке живой очереди.
– Да она стояла! С самого начала!
– Вы еще скажите, что со вчерашнего дня записывались.
– Хам!
– Спокойствие! – возвысил голос Алексеич. – Всем хватит! Чем организованнее будем, тем быстрее рассосется очередь.
Если не хочешь потерять контроль над процессом, этот процесс надо возглавить. Я мысленно поаплодировал Алексеичу. Он застолбил за собой место смотрителя благословенного источника.
– Да, как же, рассосется тут очередь! – Полный сарказма мужской голос. – Не за хлебом стоим. Тут очередь до полного истощения резервуаров.
Очередь волновалась и уплотнялась. Ее хвост терялся где-то в недрах старинного здания. Ажиотаж нарастал. Уже пронесся слух, что кто-то с улицы пытался поучаствовать в дележе не принадлежащей ему благодати.
– Чужих не пускать!
– Надо выставить дежурных у входной двери!
– Да! Несколько мужчин. Помоложе и покрепче.
Но никто не шелохнулся.
В многолюдной толпе не было никого, кто не держал бы в руке какую-нибудь емкость. Шли с бутылками, банками, пищевыми канистрами и даже с пластиковыми пакетами, предусмотрительно вложенными один в другой.
– Один человек – одна емкость! – внес предложение Алексеич.
– Нет! – загудели те, что стояли поближе.
– Да-а! – заволновались в конце очереди. – И не больше литра в одни руки!
– Вы этот социализм бросьте! – загудели те, что ближе к крану. – Хватит уравниловки! Даром, что ли, мы в девяносто первом на баррикадах стояли!
– Половину продукта высосали, – сообщил мне Демин, взглянув на датчик. – Ста литров продукта как не бывало.
С уменьшением запасов водки Демин медленно мрачнел. Расточительство всегда было ему чуждо.
В очереди тем временем началась запись. Какой-то доброволец проставлял фломастером номера на ладонях участников дележа общественного продукта. Все подставляли ладони с непередаваемой словами готовностью. Этим людям потом интересно будет взглянуть на себя на экране телевизора. Совесть моя была чиста. Я не делал ничего особенного. Просто пустил из водопроводного крана водку. Дальше уже люди сами играли свою игру.
Напарники Алексеича уже успели где-то опорожнить свои канистры. Они не без труда пробились к поддерживающему зыбкий порядок Алексеичу. Увидев сорок литров порожней тары, очередь возроптала. Алексеич веско заметил, что он здесь первый. Его слова поставили под сомнение. Градус взаимного недовольства подскочил. Алексеичу и двоим его сообщникам противостояла огромная толпа.
– Съемка может закончиться плачевно, – признала Светлана.
– Ну уж этого-то я не допущу, – успокоил ее я.
– И правильно! – воодушевился Демин. – Выйди к ним. Пора заканчивать!
Он говорил это, кося взглядом в сторону датчика уровня драгоценной влаги.
Когда я появился в коридоре, на меня, кажется, никто даже внимания не обратил. Алексеич с жаром отстаивал свои права. Толпа чуть ли не хором сообщала ему, что она думает о его правах и о нем лично. В этой суматохе я смог пробраться почти к самому крану. Но тут меня остановили.
– Вы куда?
– Вы за кем стоите?
– Да он вовсе не стоял!
– Ты бы еще с рюмкой пришел, парень!
А в руке я держал двухсотграммовую майонезную баночку. И страстно хотел поучаствовать во всеобщем сумасшествии.
– Да он же не наш!
– Точно, чужой!
– Нет, не чужой, – сказала какая-то женщина в очках. – Я его где-то видела.
Секундное замешательство. Потом прыснула, закрыла лицо руками и отступила.
– Ой, какой кошмар!
Узнала. И другие узнали тоже. Шелест прошел по рядам. Толпа коллективно застеснялась и отхлынула. Алексеич наконец-то получил прекрасную возможность наполнить свои канистры. Но внезапное паническое отступление бывших страждущих сбивало его с толку. Никто уже не хотел пробиться к крану. Толпа таяла и торопилась раствориться. Подвох обнаружился, и участники событий спешили исчезнуть, унося с собой свой стыд и предательски пустую посуду.
Наконец и Алексеич дозрел. Часто-часто захлопал ресницами и спросил с запинкой:
– К-колодин? Евгений Иванович?
Неверяще смотрел на меня.
– Так это съемка? Ваш розыгрыш?
Обернулся к крану. Розыгрыш розыгрышем, но…
– Но водка-то из крана настоящая! – пробормотал вконец растерявшийся Алексеич.
– Настоящая, – подтвердил я. – Там ее еще литров тридцать осталось. Так что я за вами.
* * *
Я вышел на улицу. Кроваво-красное солнце, придавленное сверху сизо-черной тучей, клонилось к закату. Туча занимала все небо, оставляя лишь неширокую полосу над горизонтом. Было душно. Город ждал дождя.
– Женя!
Я обернулся. Ко мне неторопливой походкой человека, который может позволить себе не спешить, направлялся Борис.
– Жду тебя. Вижу – машина твоя на месте. Ну, думаю, скоро появишься.
Так я ему и поверил – что он по машине сориентировался. Его на меня вывели те ребята, что за мной присматривали. Вроде бы никого я в последние дни не замечал, но это всего лишь вопрос профессионализма.
– А деньги от тебя вернулись, – сказал Борис. – Что случилось?
– Ничего. Мне твои деньги ни к чему.
– Ты зря форсишь. Я тебе отвечаю. Договорились – получи.
Я опять сказал ему, что его деньги мне не нужны.
– Ты че, обиделся? – вроде бы удивился Борис. – Это ты зря. Ты вон пацанов моих под ментов подставил – и то я без претензий.
– Да вроде сами они, – сказал я нейтральным голосом.
– Сами! – засмеялся Борис. – Как же! Лапшу мне на уши не вешай. А еще школьника обидел. Сиротку бедного.
– Тот сиротка на меня с ножом бросался.
– Горяч, – признал Борис. – Детство у пацана трудное. Улица хорошему не научит.
Мне, в отличие от Бориса, вовсе не хотелось шутить.
– Если я еще хотя бы раз того «сироту» увижу рядом с Ольгой, – посулил я, – руки-ноги повыдергиваю.
– Не-е, к Ольге он теперь на пушечный выстрел не подойдет. Ни к чему это. Как там она, кстати? За границу не собирается?
– Я ее об этом не спрашивал.
– А ты спроси, – с напускной мягкостью посоветовал Борис.
Мне не по нраву такое обхождение. Не люблю людей, которые лезут в окно после того, как их не пустили в дверь. Упрямо гнут свое, делая вид, что не замечают недовольства собеседника.