— Не совсем так, — сказала медсестра и отошла в сторону.
Трульс и Трюм так и замерли в своих постелях. Потому что перед ними стояли двое хорошо нам известных полицейских. И в руках они держали две банки, тоже нам известные.
— Добрый вечер, парни, — сказали Усы-Вниз. — Надеюсь, раны на ваших головках не очень, понима-ашь, того.
— И еще, — сказали Усы-Вверх, — вы сразу же признаетесь, что совершили грабеж в подвале Проктора.
— Доктора Проктора, — поправили Усы-Вниз. — И украли там бутыли.
— Банки, — поправили Усы-Вверх.
— Это не я, — запинаясь, сказал Трульс.
— И конечно, не я, — пропищал Трюм.
— Нам кое-что подсказали, и это вот мы нашли в вашем гараже, — сообщили Усы-Вниз.
— А еще мы нашли две пары обуви с осколками стекла на подошвах. Осколки совпадают со стеклом, разбитым в подвале. Вы попались.
— Но если вы сразу не признаетесь, то можете загреметь прямо в Темницу Смерти.
— О, это я, — запинаясь, сказал Трульс.
— Нет, я, — пропищал Трюм.
— И папа, — сказал Трульс.
— Конечно папа, — сказал Трюм. — Он… он обманул нас.
— Нас заманили, — шмыгнул носом Трульс.
— Нас легко обмануть, — заплакал Трюм. — Бедные мы, бедные!
— Гм, — сказали Усы-Вниз. — Господин Тране, я так и подумал. Надо объявить его в розыск.
— Да, — сказали Усы-Вверх, — и притом очень срочно. Не зря ведь ни его самого, ни его кошмарного «хаммера» нет дома.
Усы-Вниз вынули мобильный телефон и сообщили в участок:
— Передайте всем патрульным машинам, что надо остановить черный «хаммер». Объявить в розыск человека, которого зовут господин Тране. Он очень опасен. Повторяю: очень опасен.
Вот так началась самая большая в истории Осло автомобильная гонка. Не будем входить в детали, но более ста полицейских автомобилей гонялись за черным «хаммером» господина Тране, который мчался по улицам Осло и выплевывал больше СО2, [9] чем два паровоза. Каждый раз, когда полиция перекрывала улицу и думала, что уже захватила его, господин Тране прибавлял газу, и все заграждения, полицейские автомобили, полицейские кони и полицейские взлетали в воздух в самом центре Осло.
Все это продолжалось до тех пор, пока не зашло солнце. И вот наконец наступает Семнадцатое мая.
В последний раз в этой книге поднялось солнце на безоблачном небе. Посветив на Японию, Россию и Швецию, оно очутилось над очень маленьким столичным городом в очень маленькой стране под названием Норвегия. Солнце стало светить на маленький желтый дворец, где живет король, от которого не так уж много зависит, но который очень любит приветствовать шествие детей и слушать звуки Великого и Почти Всемирно Известного Салюта в его честь. И еще солнце озарило своими лучами крепость Акерсхус, старинные пушки, обращенные к Осло-фьорду, и самую дальнюю дверь, которая ведет к самой жуткой из тюремных камер — Темнице Смерти.
Как раз в этот момент двери Темницы Смерти распахнулись, и из тюрьмы на лужайку, пошатываясь, вышел доктор Проктор и тут же зажмурился от обилия солнечного света. За ним шли два гвардейца.
— Гип-гип-ура! — крикнули Булле и Лисе, которые уже ждали его.
Они подпрыгивали и махали норвежскими флагами.
— Свобода, солнечный свет, Семнадцатое мая и мои ассистенты, — засмеялся доктор Проктор и обнял обоих. — Разве может быть что-то лучше в такой день?
— Для кого-то может, — рявкнул комендант, который, переминаясь, стоял позади Булле и Лисе.
— Но никто не рассказал, почему меня освободили, — сказал профессор, отпуская Булле и Лисе.
— Трульс и Трюм сознались во всем, — объяснила Лисе. — В том, что они заставили Булле в тот день отдать им порошок ветронавтов.
— И еще в том, что вы никогда не продавали детям порошок ветронавтов, — подхватил Булле.
— Скоро полиция поймает господина Тране, — сказала Лисе. — Им надо только перестать гоняться за ним по городу.
— О боже! — воскликнул профессор. — Значит, все проблемы решены!
— Не совсем, — сказала Лисе и показала на коменданта. — Папа?
— В том-то все и дело, — рявкнул комендант и вышел вперед. Вид у него был убитый, поэтому он, вероятно, и говорил громко и командирским тоном, не очень здесь уместным. — Да, мы выражаем сожаление в связи с идиотским заключением вас в тюрьму, доктор Проктор. Это больше никогда не повторится. Если, конечно, вы вдруг не совершите чего-нибудь ужасно противозаконного. Например, не засунете банан в выхлопную трубу автомобиля. Или не поднимете младенца на флагшток. Или…
— Папа, ближе к делу, — строго сказала Лисе.
— Конечно-конечно, ближе к делу, — рявкнул комендант и покраснел. — Вы видите старинные пушки, стоящие вон там вдали? Но вы не видите, что у нас нет больше специального пороха из Шанхая, который нам нужен для Великого и Почти Всемирно Известного Королевского Салюта, который мы должны были произвести из этих пушек сегодня. За всю современную историю еще ни разу не было случая, чтобы не производился Королевский салют. Мы боимся, что весь мир будет смеяться над нами. Во всяком случае, будет смеяться вся Северная Европа… за исключением Финляндии и, может быть… и… и…
— Папа!
— Да, конечно-конечно. Вопрос в том…
— Вопрос в том, — прервал его доктор Проктор, — могу ли я помочь вам устроить этот салют. И ответ, мой дорогой комендант и сосед: ДА!
Так и вышло, что началось еще одно большое ликование за короткое время. Но Булле и Лисе не могли ликовать долго, потому что им предстояло играть в оркестре школы «Укромный уголок» во время шествия Семнадцатого мая.
Оркестр школы «Укромный уголок» маршировал и играл так хорошо, как никогда прежде. Все попадали в правильные ноты и соблюдали такт, как никогда прежде. Впереди вышагивал Николай Амадеус Мадсен в солнцезащитных летчицких очках и лучезарно улыбался, в мечтах представляя себе, как он будет выступать летом в Эйдсволле на конкурсе школьных оркестров.
Лисе играла на кларнете и иногда поглядывала на Булле, который делал воистину гигантские шаги, чтобы поспевать за другими. Но играл он чертовски хорошо, пальцы так и бегали по клапанам, а взгляд по нотам.
Когда они подошли к улице Свердрупа, Булле, увлеченный игрой, не услышал сирены приближающихся полицейских автомобилей. И не увидел огромный рычащий «хаммер», который вывернул из-за угла со скрежетом шин и резко затормозил, потому что водитель увидел, что путь ему преграждает то, чего он преодолеть никак не сможет: шествие Семнадцатого мая, двигающееся прямо на него. А звуки музыки школьных оркестров царапали ему нервы, это были звуки Страшного суда, звуки разбивающегося самолета и падения снега с крыши одновременно.