Мы с женой переглянулись.
– Значит, мы будем ее навещать, – кивнула Джоджи.
– Лучше не надо.
Я не сразу понял истинный смысл этих слов:
– Хотите сказать…
– Она умрет. Мне очень жаль. Вы можете только молиться за нее.
Как можно молиться, чтобы твой ребенок умер?!
Я прочитал все, что мог найти в медицинских журналах об этом пороке развития позвоночника. Прогнозы были самые скверные. Когда Мэри спросила, где Александра, мы объяснили, что малышка больна и не скоро приедет домой.
Я почти не спал. Перед глазами стояла кричащая от боли девочка, колыбель которой находилась в незнакомом месте, среди чужих людей, где никто не возьмет ее на руки, не будет любить. Иногда я просыпался среди ночи и находил плачущую жену в пустой детской. Но надежда продолжала жить. В некоторых случаях такие дети доживали до старости. Александре потребуется специальный уход, но мы могли обеспечить его ей. Мы не остановимся ни перед чем. Доктор Уотсон ошибался. Чудеса в медицине тоже бывают!
Когда я видел статью о новом лекарстве, призванном спасти десятки жизней, то показывал ее жене:
– Смотри. Такого еще вчера не было. А теперь люди выживут благодаря этому средству.
Джоджи предпочитала статьи о новых открытиях в медицине в надежде, что врачи найдут способ спасти нашу девочку.
– Я уверен, что это будет скоро, – поддерживал ее я. – В ней наши гены. Она борец. Все, что от нее требуется, – немного продержаться. – И, поколебавшись, добавил: – Думаю, нам следует привезти ее домой.
Глаза Джоджи были полны слез.
– Ты прав.
– Утром я позвоню доктору Уотсону.
Мне удалось застать доктора в его офисе:
– Доктор, я хочу поговорить с вами насчет Александры. Мы с Джоджи считаем…
– Я как раз собирался вам звонить, мистер Шелдон. Александра скончалась этой ночью.
Если и есть ад на земле, то существует он для родителей, потерявших свое дитя. И эта невыносимая скорбь навсегда остается с тобой. Мы не могли не представлять, как Мэри и Александра играют вместе, наслаждаются чудесной, счастливой жизнью, окруженные нашей любовью.
Но Александра никогда не увидит заката. Никогда не пройдет по прекрасному саду. Никогда не залюбуется полетом птиц. Не ощутит теплого летнего ветерка. Никогда не попробует мороженого, не восхитится фильмом или пьесой. Никогда не наденет модного платья. Не сядет в машину. Не узнает радости любви и не возьмет на руки своего ребенка. Никогда, никогда, никогда…
Многие считают, что боль со временем уменьшается. Наша боль становилась только сильнее. Жизнь словно замерла. Единственным утешением была Мэри, и мы буквально над ней тряслись.
И все-таки однажды я спросил Джоджи:
– Ты не хотела бы усыновить ребенка?
– Нет. Слишком рано.
Но через несколько дней она сама пришла ко мне и сказала:
– Может, ты прав. Мэри следует иметь брата или сестру.
Мы поговорили с доктором Уотсоном. Оказалось, на днях к нему приходила студентка колледжа, только что порвавшая со своим бойфрендом. Девушка была уже на сносях и хотела отдать ребенка на усыновление.
– Мать ребенка умна, привлекательна и происходит из хорошей семьи, – сообщил Уотсон. – Думаю, лучшего и желать не надо.
Мы с женой и шестилетней дочерью собрались на семейный совет.
– У тебя решающий голос, – сказали мы Мэри. – Хочешь иметь маленького брата или сестренку?
Малышка немного подумала:
– Он ведь не умрет, верно?
Мы переглянулись.
– Нет, – заверил я, – не умрет.
– Хорошо, – кивнула дочь.
Решение было принято, и я заплатил за предстоящие роды.
Через три недели, в полночь, позвонил доктор Уотсон:
– У вас родилась здоровая дочь.
Мы назвали ее Элизабет Эйприл, и это имя очень ей шло. Она была красивым, здоровым кареглазым ребенком. Мне казалось, что у нее губительная для всех мужчин улыбка, но Джоджи уверяла, что это, возможно, просто газы.
Мы взяли Элизабет Эйприл домой, как только разрешили врачи, и жизнь началась снова. Мы мечтали для нее о том будущем, которое раньше предназначалось Александре. Элизабет Эйприл стала нашей плотью и кровью, частью нашей семьи. Мы пошлем ее в лучшие школы и позволим делать карьеру. К нашей радости, оказалось, что Мэри ее обожает. Мы одевали девочку в прелестные костюмчики, которые выбирали для Александры. Купили ей краски и палитру, на случай если у нее вдруг проявятся способности художника. Собирались через несколько лет обучать ее игре на пианино.
Со временем выяснилось, что Элизабет Эйприл очень привязалась к старшей сестре. Стоило Мэри подойти к ее колыбельке, как девочка начинала смеяться. Мы были уверены, что они и дальше будут опорой и поддержкой друг друга.
Но когда до полугода Элизабет Эйприл осталась всего неделя, позвонил доктор Уотсон.
– Мы вам так благодарны, доктор, – сказал я. – На редкость здоровая и веселая малышка. Вы сделали прекрасный выбор.
Ответом мне было долгое молчание.
– Мистер Шелдон, – начал он наконец, – мне только что звонила мать девочки. Она хочет вернуть своего ребенка.
Я похолодел.
– О чем вы толкуете, черт побери? Мы удочерили Элизабет Эйприл и…
– К сожалению, в нашем штате есть закон, по которому мать, отдавшая ребенка на усыновление, может передумать в течение первых шести месяцев. Мать и отец девочки решили пожениться и взять ее себе.
Когда я рассказал Джоджи об этом разговоре, она так побледнела, что казалось, вот-вот лишится чувств.
– Никто не имеет права забирать у нас девочку.
Но у власти были все права.
На следующий день Элизабет Эйприл увезли. Мы с Джоджи не могли поверить происходившему.
Мэри, всхлипывая, пробормотала сквозь слезы:
– До чего же все было классно, а теперь…
Не помню, как нам удалось пережить пытку следующих месяцев, но мы каким-то образом выжили. И нашли утешение в Церкви религиозной науки, представляющей собой рациональное сочетание науки и религии. Ее философия мира и доброты оказалась именно тем, в чем так нуждались я и Джоджи. Год мы ходили на курсы практических занятий и еще год – на проповеди. Если исцеление было и не полным, то прогресс все-таки ощущался. В наших жизнях по-прежнему оставалась пустота, но независимо от этого следовало идти дальше.
Сэмми Кана, знаменитого поэта-песенника, однажды спросили:
– Что важнее: музыка или стихи?