За снежными заносами в самом конце Пушечной улицы в маленьком синем домике вокруг кухонного стола сидели Лисе, доктор Проктор и фрекен Стробе.
— Чуть де пропали, — сказала фрекен Стробе, едва не плача.
— Хорошо, что вы разобрались со сцеплением и передачей, — сказала Лисе доктору Проктору.
— Но совсем не хорошо, что наших Булле и Перри, похоже, завтра зажарят вместе с Грегором, — ответил он и в отчаянии запустил обе руки в свои взъерошенные волосы. — Все из-за меня.
— Нет, из-за меня, — сказала Лисе. — План был мой.
— Я должда была вас отговорить, — сказала фрекен Стробе. — Здачит, это все из-за…
— Хватит! — крикнул доктор Проктор и застонал: — Ну почему мы каждый раз попадаем в тюрьму?
— Я знаю, что на это ответил бы Булле, — сказала Лисе. — «А иначе как бы мы организовали побег»?
И все они улыбнулись. Но потом снова погрустнели. Погрузились в раздумья и раздумывали, пока доктор Проктор не сказал то, что было на уме у каждого:
— Мы ничего не можем сделать.
Фрекен Стробе немного поплакала, потом завернулась в шерстяное одеяло, пошла в гостиную, легла на диван и включила телевизор. Раздалось хоровое пение, и фрекен захихикала.
Лисе тоже хотела посмеяться. Но вместо этого она надела сапожки.
— Надо идти домой, — сказала она. — Конечно, мама и папа загипнотизированы, но все-таки они за меня беспокоятся.
Доктор Проктор молча кивнул, соглашаясь.
Лисе вышла в коридор, открыла дверь и уже хотела выйти, как вдруг услышала знакомый голос. Она остановилась как вкопанная. Голос доносился из гостиной.
— Дорогие соотечественники. Прежде всего позвольте пожелать вам всем хорошего Нового года!
И не забудем поблагодарить год уходящий. Желаю всем заболевшим в старом году поправиться. Особенный привет пожилым, одиноким и тем, кто в море. Многое нам пришлось пережить в этом году: перемены погоды, шитье норвежских национальных костюмов и лосиную охоту…
Лисе так клонило в сон, что она едва сдерживала зевоту, но все равно она бросилась в гостиную, где похрапывала перед телевизором фрекен Стробе. На экране человек в красной одежде с белым меховым воротником, глядя в одну точку, монотонно говорил:
— Однако уходящий год принес нам и тирана, который захватил власть и добился, чтобы его провозгласили вождем.
— Король! — закричала Лисе. — Король произносит по телевидению новогоднюю речь!
Храп фрекен Стробе прекратился, Лисе услышала, как на кухне скрипнул стул. И через секунду все трое сидели перед телевизором с широко раскрытыми глазами.
— Целью Халлвара Теноресена является отнюдь не создание лучшей жизни для вас, дорогие соотечественники, — говорил король. — Целью его является создание хаоса, с тем чтобы обеспечить завтрак себе самому и своим павианам. Его настоящее имя — Йодольф Шталер, он прибыл с Луны. Он загипнотизировал вас хоровым пением, но теперь его власти пришел конец. Поэтому мы сейчас все — включая тех, кто в море, — должны остановить Йодольфа Шталера. Датчане — наши друзья, и я призываю вас всех сложить оружие… Впрочем, нет. Лучше направить оружие против Йодольфа Шталера и его бандитов. И в особенности против лакея Оке, бессовестного жулика и предателя, притворявшегося слугой.
— Фантастика! — прошептал доктор Проктор. — Он сделал это! Он настоящий…
— …король! — закончила за него Лисе.
— Но… мы еще успеем? — прошептала в отчаянии фрекен Стробе. — Хватит ли у нас времени спасти Грегора и Булле? До рассвета осталось всего несколько часов.
— У меня есть идея, — сказала Лисе.
— Какая? — спросил доктор Проктор.
— Большой оркестр. Спасение в большом оркестре.
— Неужели? — удивилась фрекен Стробе.
— Конечно, — сказала Лисе. — Надо срочно собрать оркестр. Вот вы играете на чем-нибудь? Все равно на чем? Быстро!
— Я немножко играю на фортепьяно, — призналась фрекен Стробе. — Во всяком случае, играла раньше.
— Э-э, — замялся доктор Проктор. — Я могу сыграть на блокфлейте «Старика Ноя». [20]
— Этого мало, — сказала Лисе. — Надо идти на улицу и собирать оркестр. И нам нужен дирижер… Нам нужен…
Мадсен проснулся как подброшенный. Дверной звонок надрывался. Дирижер обнаружил, что заснул в своем кресле с высокими подлокотниками, на телеэкране мерцал «снег» помех. Когда он засыпал, там показывали хор, который пел «Норвегия прекрасна, прекрасней всех на свете». Что-то в этом роде. И очень неплохо, собственно говоря. Мадсен влез в домашние тапочки, застегнул форменную куртку оркестранта и пошел к двери своей квартиры — он жил в многоэтажке.
Открыл. На пороге стояли трое. Запыхавшаяся девочка, пыхтящий мужчина в мотоциклетных очках и тяжело дышащая дама с невероятно длинным носом.
— Мы должны собрать оркестр, — сказала девочка. — И выучить одну песню уже до рассвета!
Мадсен поправил темные пилотские очки и непонимающе уставился на странную троицу:
— Скто вы?
— Я — Лисе.
— Лисе?
— Я играю в вашем оркестре!
— В оркестре? — Мадсен задумался. — Оркестры — такая стоска.
Девочка вздохнула и обернулась к даме с сумкой:
— Он загипнотизирован. Вы не могли бы…
Дама кивнула, подняла руку и хлопнула по двери.
Стробобах был такой силы, что звук пронесся по всем этажам. Мадсен заморгал, растерянно глядя на Лисе, профессора и фрекен Стробе из его школы — теперь он их наконец-то узнал.
— Г-где я?
Он обернулся и осмотрел свою квартиру. На полу лежала разбитая цветочная ваза, а картинка на экране телевизора опять зашевелилась.
— Скажите «тоскливая», — велела Лисе.
— Тоскливая, — сказал Мадсен. — Что случилось?
— Вас разгипнотизировали, — сказала Лисе, схватила дирижера за руку и потянула за собой. — Сейчас мы будем звонить в дверь каждого дома на Пушечной улице.
Доктор Проктор стоял на ящике из-под груш и смотрел на людей, собравшихся посреди Пушечной улицы в свете уличного фонаря. Здесь были старики, дети и взрослые. Папа-комендант, мама-комендантша, мама и сестра Булле, госпожа Тране с сыновьями Трульсом и Трюмом. Некоторые были в халатах или пижамах, другие в куртках-пуховиках, некоторые — в хоровых концертных платьях, некоторые — в военной форме (эти сжимали в руках винтовки, собравшись стрелять в датчан). Но все они слышали речь короля, а теперь слушали объяснения доктора Проктора по поводу того, что в действительности происходит. Другое дело, верили они ему или нет. Каменные лица перед ним ничего не выражали.