Макс почувствовал на себе взгляд. Тот самый, знакомый. Соломон стоял в темноте, смотрел на Макса. Оглядывал со всех сторон. Со спины, в профиль, в лицо.
— Букман! — крикнул Макс. — Чего ты опять прячешься, мерзавец? Жалкий трус! Выйди, покажи лицо! Я ведь уже знаю, как ты, гад, выглядишь!
Но Букман не вышел. Слова Макса разнеслись по пустому пространству, отразились эхом от стен, а его бесполезная ярость повисла в воздухе.
Макс поразмышлял с полминуты и опять крикнул:
— На случай, если больше не увидимся, Букман. Будь ты проклят!
* * *
Через некоторое время вернулся парикмахер. Он катил перед собой металлический столик. За ним следовали двое помощников с черным пластиковым кувшином, его поставили на пол перед Максом. Ногами он его достать не мог, но видел содержимое — отвратительную на вид молочно-зеленую вязкую жидкость, похожую на гороховый суп.
Макс усмехнулся:
— «Кулэйд»?
Двое помощников парикмахера улыбнулись. Парикмахер поставил столик рядом с кувшином. Макс увидел картонные одноразовые стаканчики, пластиковую воронку, моток специальных ниток для наложения швов, коробку спичек, половник и кожаный футляр в форме книжки карманного формата.
Страха пока не было, лишь тревога.
Парикмахер погрузил половник в кувшин, наполнил стаканчик.
— Ты можешь разделаться с этим быстро, если согласишься съесть сам. — Он раскрыл спичечный коробок и высыпал в стаканчик его содержимое — цветные квадратики. — Или мы накормим тебя силой. Выбирай.
— Пошел к черту! — буркнул Макс.
— Большинство людей соглашаются, — произнес парикмахер. — Раз-раз, и все.
— Пошел!..
Парикмахер кивнул помощникам.
Один захватил голову Макса, закрыл ему глаза, а другой крепко сжал ноги. Сильные пальцы сдавили Максу нижнюю челюсть, заставили ее открыться, растянули связки до предела. Он сопротивлялся, вертелся, взбрыкивал, ворочал плечами, но это помогало только сохранить лицо. Парикмахер вставил ему в рот до самой гортани пластиковую воронку, и в желудок полилась противная, ледяная, слизисто-комковатая жидкость, имеющая вкус свернувшегося молока, разбавленного уксусом и хлорной известью, приправленного горькими травами. Сжать горло и остановить прохождение зелья было невозможно. Оно попало в желудок.
Парикмахер вынул воронку. Помощник сзади отпустил Макса. В желудке было холодно, словно Макс проглотил десяток кубиков льда.
— Приятного аппетита, — сказал парикмахер, положив на столик воронку, с которой капала зеленая погань.
— Пошел к черту, сукин сын! — рявкнул Макс. Во рту и горле болело, будто там все прочистили песком. Язык распух.
Парикмахер усмехнулся:
— А ты храбрый, белый.
Он расстегнул кожаный футляр, раскрыл его как книгу, обнажив два ряда хирургических швейных игл, расположенных по длине и толщине. Несколько секунд изучал лицо Макса, затем выбрал толстую иглу длиной десять сантиметров. Отмотал нитку, вдернул в ушко иглы. Закончив, он кивнул помощнику, стоящему сзади.
Тот крепко сжал ладонями голову Макса. Парикмахер согнулся и, так же плотно сжав пальцами его губы, медленно воткнул иглу в левый нижний угол. Макс застонал, по щекам потекли слезы. С каждым стежком боль усиливалась. Парикмахер наматывал нитку на кулак и сильно натягивал, подтаскивая рот Макса чуть ли не к носу, прежде чем опять воткнуть иглу в нижнюю губу и повторить процесс. Он шил методично, не торопясь, пока губы Макса не оказались полностью запечатаны.
Закончив, парикмахер отрезал еще нить, короче, и сделал стежок в носу. Макс этого не заметил. Его лицо потеряло чувствительность. Парикмахер покатил столик прочь, помощники унесли кувшин, оставив Макса страдать с ядовитым зельем в желудке.
Он чувствовал, как оно там перемещается в его нутре, точно живое существо, внимательно осматривает все вокруг и медленно принимается хозяйничать. Ощущал, как становится слабее, из него вытекает сила — из ног, из рук, с кончиков пальцев. Начавшая наваливаться непреодолимая усталость выключала в организме один тумблер за другим.
Церемония началась с появления людей на ходулях. Они окружили его, одинакового роста, в цилиндрах, фраках, брюках в полоску, гофрированных рубашках и черных перчатках. Лица намазаны белой пудрой от лба до носа, остальное все у них оставалось черным. Они стояли не шевелясь, скрестив руки на груди, не сводя с Макса глаз. Люди-тотемы, подчеркивающие своим ростом ничтожество приносимого в жертву.
Свет сделался ярче и горячее. Застучали барабаны. Люди на ходулях соединили руки и медленно задвигались вокруг Макса против часовой стрелки. К барабанам присоединилась декламация — сотня, а может, больше голосов, повторяющих слова, которые он не понимал. Что-то вроде молитвы. Макс полностью потерял чувствительность. Работали только глаза и уши. Внутри уже с полным размахом, все круша и разрушая, гуляло зелье. Дышать еще удавалось, но с трудом. Макс рефлекторно пытался вдохнуть ртом, но рта у него, в сущности, не было. Не получалось даже всосать капельку воздуха.
Храбрый и непокорный Макс перестал существовать.
Его охватил ужас. Чуть-чуть за себя, но в основном за Сандру. Ведь Букман пошлет его довести до конца то, что не удалось сделать в Опа-Лока.
Ритм барабанов стал интенсивнее, люди на ходулях прибавили скорость. Цвета перед глазами Макса начали сливаться, смешиваться, пока не образовали унылую серую массу. Таким иногда бывает небо над Майами летним утром — сплошная свинцовая облачность.
Теперь декламирующие повторяли одно слово. И Макс это слово распознал.
— Соломон, Соломон, Соломон!
Барабаны забили еще быстрее, люди на ходулях забегали вокруг, а все остальные продолжали выкрикивать в такт барабанам:
— Соломон, Соломон, Соломон!
Люк раскрылся, и его высветил луч кроваво-красного света. Из люка возник человек, одетый и разукрашенный, как и те, что на ходулях, но только весь в белом.
Он вышел из круга света, шагнул к Максу. Распахнул плащ и выхватил два длинных сияющих меча. Они ослепили Макса. Он закрыл глаза, а когда открыл их, человек стоял в нескольких футах, быстро вертя мечами, точно жезлами на параде. Вспышки отраженного от лезвий света образовывали калейдоскоп красных, розовых, оранжевых, фиолетовых, желтых и синих брызг, мешавших Максу видеть, что происходит вокруг.
Почему-то ему вдруг вспомнились закаты. Как солнце, похожее на каплю пылающего меда, садится в почерневшее море. Он наблюдал их почти каждый вечер.
— Хватит себя укорять. Этим делу не поможешь. — Элдон посмотрел на Джо.
Они стояли на крыше УГРО, на рассвете в воскресенье. Солнечный свет только начал разгонять ночь, окрашивая плоский городской пейзаж Майами в желтушный цвет ископаемых костей. Они измотались. Нервы были натянуты до предела. Недосыпание, литры выпитого кофе. Поиски Макса длились уже почти сорок восемь часов. Без результата.