Я отпрянул от всего этого, словно боясь заразиться.
— Так что же, ты считаешь, я должен делать? — спросил я в конце концов.
— Я все еще думаю, что ты должен идти до конца. Разве это не очевидно?
— Далеко не очевидно. Ты противоречишь сама себе. Все, что ты говоришь, еще больше меня запутывает.
Сери молчала, опустив голову, и я вдруг осознал, что мы с ней удаляемся друг от друга. Впрочем, мы и прежде не были особенно близки, если не считать преходящих близостей секса. Я все время ощущал, что оказался в ее жизни по чистой случайности, так же как и она в моей. Пока что наши жизни идут параллельно, но со временем они неизбежно разойдутся. Сперва я считал, что нас разведет атаназия, но вполне возможно, что для этого хватит и чего-то значительно меньшего. Она пойдет своим путем, я — своим.
— Холодно что-то, — пожаловалась Сери.
С моря дул ветер, да и климат на Коллаго был далеко не тропический. Коллаго располагался на той же широте, что и Джетра, только в другом полушарии. Сейчас здесь только-только начиналось лето, в то время как там, у нас, это были первые недели осени.
— Ты так и не объяснила свою точку зрения, — напомнил я Сери.
— А это что, так уж обязательно?
— Это помогло бы мне принять решение, вот и все.
На обратном пути к нашему коттеджу Сери держала меня под руку. Решение так и не было принято, а принимать его надо было срочно, причем мне, мне самому, безо всякой помощи со стороны. Обращаясь за ответом к Сери, я пытался спрятаться от неопределенностей своего разума.
Войдя в коттедж, я сразу вспомнил тот деревенский домик в горах Мьюриси; и здесь и там нас, вошедших с холода, обдало уютным теплом. Сери тут же улеглась на одну из двух нешироких кроватей и начала читать какой-то валявшийся рядом журнал, я же прошел в другой конец комнаты, оборудованный на манер рабочего кабинета. Здесь имелись письменный стол и стул современной и очень приличной работы, а также корзинка для мусора, пишущая машинка, стопка писчей бумаги и уйма разнообразных ручек и карандашей. Я всегда питал слабость к приспособлениям для письма и хорошей бумаге, а потому сел за стол и начал пробовать машинку. Она была значительно лучше по конструкции и массивнее, чем портативка, на которой я печатал свою биографию, и подобно тому, как иногда, сидя за рулем незнакомого автомобиля, ты чувствуешь, что мог бы вести его очень быстро и без малейшей опасности, так и сейчас мне казалось, что за этим столом сочинение лилось бы из меня, как из птицы песня.
— Слушай, — повернулся я к Сери, — ты не знаешь, зачем здесь все это хозяйство?
— Читай буклет, там все написано, — огрызнулась она, не поднимая глаз от журнала.
— Я тебя что, отвлекаю от важного занятия?
— А ты не мог бы на какое-то время заткнуться? Я хочу от тебя отдохнуть.
Я полез в саквояж, достал проклятый буклет, бегло его пролистал; по пути мой глаз зацепился за фотографию точно такого же, как мой, коттеджа, залитого светом и совсем пустого. Там не было ни сандалий, небрежно сброшенных на половик, ни одежды на спинках кроватей, ни пустых пивных банок, рядком выстроившихся на полке, ни теней на ослепительно белых стенах.
Подпись под фотографией гласила: «Каждый из коттеджей снабжен современными письменными принадлежностями, которые помогут вам написать свою автобиографию, что является одним из ответственнейших элементов нашего эксклюзивного курса процедур».
Само собой, тут имелся в виду тот самый вопросник, о котором говорила мне Сери. Они хотят, чтобы я описал себя во всех подробностях, рассказал историю своей жизни, что позволит им позднее воссоздать меня в соответствии с написанными мною словами. Никто в этой клинике не знал, да и не мог знать, что я давно уже выполнил эту работу.
Я подумал о людях, приплывших вместе со мною на корабле, как сидит сейчас каждый из них за столом вроде этого, сидит и вспоминает свою жизнь. Ну и что же найдет он в ней такого, что бы стоило рассказать?
Ну почему я не умею думать о других людях без этого гнусного высокомерия? А я-то сам, что я нашел в себе такого, о чем бы стоило рассказать? Перенося свою жизнь на бумагу, я со стыдом замечал, насколько она заурядна, насколько бедна существенными событиями.
А не это ли было истинной причиной, почему я так много напридумывал? Не может ли статься, что дело совсем не в какой-то там метафорической истине, а в самом элементарном самообмане, стремлении показать себя лучше, чем я есть?
Я взглянул на кровать, на голову Сери, склоненную над журналом. Светлые, с золотистым оттенком волосы свешивались ей на лицо, частично его скрывая. Итак, я до смерти ей надоел, она захотела от меня отдохнуть. Я не интересуюсь никем и ничем, кроме собственной персоны, я все время копаюсь в себе, задаю бесконечные вопросы. Моя внутренняя жизнь постоянно лезет наружу, а бедная Сери должна была это терпеть. Я слишком уж засиделся в своем внутреннем мире, я тоже от него устал и очень хотел со всем этим покончить.
Я разделся и лег на вторую кровать, полностью игнорируя игнорировавшую меня Сери. Некоторое время спустя она потушила свет и забралась под одеяло. Я лежал, слушал мирные звуки ее дыхания и мало-помалу погрузился в сон.
Посреди ночи Сери перебралась на мою кровать. Она обнимала меня, целовала в лицо, и в шею, и в ухо, в конце концов я проснулся и мы занялись любовью.
Консультант оказался женщиной, она пришла ко мне на следующее утро, как раз когда Сери принимала душ. И тут же, буквально за считанные минуты, мои смутные сомнения обрели четкую, осязаемую форму.
Ларин Доби, как она представилась, попросила, чтобы я называл ее по имени, и привычно уселась за стол. Я был настороже, потому что мгновенно ощутил за ней всю мощь лотерейного аппарата. Она пришла сюда, чтобы дать мне консультацию, а значит — была хорошо обучена переубеждать таких, как я.
Замужняя дама средних лет, Ларин была очень похожа на учительницу, принявшую наш класс, когда мы перешли из начальной школы в среднюю. Одного уже этого вполне хватило бы, чтобы я встретил ее в штыки, а на более рациональном уровне меня возмутила ее неколебимая уверенность, что так или иначе, но я соглашусь на их процедуры. Теперь, когда мне противостояла не безликая Лотерея, а вполне конкретная личность, мои мысли стали гораздо четче, определеннее.
Все началось с небольшого разговора на общие темы: Ларин расспрашивала меня о путешествии, об островах, которые мне довелось посмотреть. Я внутренне ощетинился, стараясь не поддаваться на ее уловки, не идти на сближение, держаться своей новообретенной объективности. Ларин пришла сюда как консультант, чтобы уговорить меня на процедуры, в то время как я уже принял четкое решение и не нуждался ни в каких консультациях.
— Питер, — сказала она, — а вы хоть успели позавтракать?
— Нет.
Она пошарила рукой за свешивавшейся рядом со столом шторой и извлекла на свет божий телефон, о котором я прежде и не подозревал.