— Так что же мне делать, Сери? Я знаю, что ты права, но не имею сил пройти через все это.

— Я больше не буду тебя уговаривать. Теперь ты знаешь, как найти острова, а я всегда буду там.

— Значит ли это, что ты будешь меня ждать?

— Это значит, что ты всегда сможешь меня найти.

Мы стояли посреди тротуара, и нас толкали со всех сторон. Теперь, когда я снова был в Лондоне, вся спешка с возвращением неким образом исчезла.

— Давай зайдем в наше кафе, — предложил я.

— А ты сможешь его найти?

Мы шли по Прейд-стрит, но все в ней, включая название, было слишком уж характерно. На углу Эджвер-роуд я начал впадать в отчаяние.

— Ладно, — сказала Сери, — я покажу тебе.

Она взяла меня за руку, и через несколько минут я, пройдя совсем немного, услышал трамвайный звонок. Город изменился, я это не столько увидел, сколько ощутил на почти бессознательном уровне. Мы свернули на широкий, застроенный респектабельными особняками бульвар и вскоре дошли до перекрестка, где под легким навесом были расставлены столики уличного кафе. Мы просидели там долго, до заката, но затем я вновь ощутил нарастающее беспокойство.

— Сегодня будет пароход, — сказала Сери. — Если постараться, мы еще успеем.

— Нет, — сказал я и покачал головой, — об этом не может быть и речи.

Не глядя на нее, я положил на столик несколько монет, встал и пошел на север. Стояла теплая, по лондонским меркам, погода, и на улице было много людей. Пабы и рестораны ломились от посетителей.

Я знал, что Сери следует за мной, но она ничего не говорила, а я не оборачивался. Я устал от нее. Использовал ее до предела. Она предлагала мне возможность бежать, но бежать только от, а не к, поэтому то, что я должен был оставить, не получало возмещения.

Но в каком-то смысле она была права: мне нужно было увидеть острова и убедиться в этом лично. Теперь я чувствовал, что что-то ушло из меня навсегда.

В оставшейся пустоте я понял свою ошибку: я надеялся понять через Сери Грацию, в то время как в действительности она была моим собственным дополнением. Она восполняла, воплощала то, чего во мне не было. Я думал объяснить с ее помощью Грацию, но в действительности она просто определяла мне меня.

Шагая по улицам, вновь ставшим обычными, я увидел новую грань действительности.

Сери исцеляла там, где Грация ранила. Сери возбуждала там, где Грация обескураживала. Сери была спокойна, тогда как Грация была невротична. Сери была тихой, бледной, в то время как Грация была яростной, непостоянной, эксцентричной, любящей и живой. Сери была бледной, и это самое главное.

Порождение моей рукописи, она должна была объяснить мне Грацию. Но все описанные в рукописи события были фантазийными продолжениями меня самого; то же самое относилось и к персонажам. Я считал их скорректированными образами других людей, а теперь вдруг осознал, что все они были различными проявлениями меня самого.

К тому времени, как мы добрались до улицы, где жила Грация, стало совсем темно. Я шагал быстро, торопясь увидеть ее дом. В полуподвальной комнате, выходившей на улицу, горел свет. Как и обычно, занавески не были задернуты, и я отвернулся, не желая заглядывать внутрь.

— Ведь ты же зайдешь и встретишься с ней? — спросила Сери.

— Да, конечно.

— А что же со мной?

— Я не знаю. Ты пойми, Сери, острова оказались совсем не тем, что я хотел. Я не могу больше прятаться.

— Ты любишь Грацию?

— Да.

— А ты понимаешь, что снова начнешь ее убивать?

— Я так не думаю.

Что из сделанного мною причинило Грации наибольшую боль? То, что я укрылся в своих фантазиях. Значит, мне нужно их отбросить.

— Ты думаешь, что я не существую, потому что думаешь, что ты меня создал, — сказала Сери. — Но у меня, Питер, есть своя собственная жизнь. Если бы ты меня нашел, то понял бы, что это так. А пока что ты видел лишь часть меня.

— Я знаю, — сказал я, но она была лишь частью меня самого. Она была воплощением моего порыва бежать, спрятаться от других. Она олицетворяла мое убеждение, что беды приходят извне, в то время как теперь я все яснее понимал, что они приходят изнутри. Я хотел быть сильным, а Сери меня расслабляла.

— Да делай ты что хочешь, — сказала Сери, и я услышал в ее голосе горечь.

Я почувствовал, что она от меня удаляется, и попытался взять ее за руку, но она проворно отодвинулась.

— Не уходи, — попросил я. — Пожалуйста.

Я знаю, Питер, сказала Сери, что ты скоро меня забудешь, но, возможно, это и к лучшему. Я буду там, где ты захочешь меня найти.

Она пошла прочь, белое пятнышко, сверкающее в свете фонарей. Я проводил ее глазами, думая об островах, думая о неправдах во мне, которые она воплощала. Ее тонкая гибкая фигура гордо выпрямилась, короткие волосы слегка покачивались на ходу. Она покинула меня, и я перестал ее видеть даже раньше того, как она свернула за угол.

Оставшись наедине с припаркованными машинами, я ощутил внезапный, упоительный прилив облегчения. Я не знал, чего хотела добиться Сери, но в любом случае она освободила меня от моих собственных порывов бежать в фантастический мир. Я освободился от измышленного мною определения меня и потому наконец-то получил возможность быть сильным.

22

На уровне земли, за австралийским спальным фургоном, светился оранжевый прямоугольник окна. Я стремился на этот свет, полный решимости раз и навсегда все уладить.

Когда я дошел до края тротуара, стало возможно заглянуть в комнату, и я увидел Грацию.

Она сидела на кровати, выпрямившись и скрестив под собою ноги, сидела на виду у всех прохожих. Она что-то говорила, в правой руке у нее была сигарета, а левой она жестикулировала. Это была поза, виденная мною многажды; Грация увлеклась разговором, она говорит о чем-то, что очень ее волнует. Весьма удивленный, поскольку был уверен, что застану ее одну, я подался назад, отскочил от окна, не дав ей себя заметить. Я передвинулся на место, откуда была видна остальная комната.

В единственном в комнате кресле уютно угнездилась молодая женщина. Я ее в жизни не видел. Примерно одного с Грацией возраста, одетая без претензий, в очках. Она слушала, что говорит Грация, иногда кивала и почти ничего не говорила сама.

Уверившись, что ни одна из них меня не заметила, я подошел поближе. На полу у кровати стояла полная окурков пепельница. Рядом с ней — две тяжелые кофейные кружки. Комната выглядела как после недавней приборки: книги на полках аккуратно расставлены, в углу нет всегдашней горы одежды, все ящики комода задвинуты. Все признаки того, что здесь, в этой комнате, Грация пыталась покончить собой, бесследно исчезли: мебель переставлена, пол отмыли.