Нет, это не гнев.
Я снова обернулся к нему. Он все еще смотрел. Это не гнев, а тревога.
«Так это ты мой ангел-хранитель!»
Он едва заметно кивнул мне.
На меня нахлынуло удивительное ощущение всеобщего благоденствия. Тревога улеглась. «Я слышал твой голос! Слышал тебя в хоре других ангелов». Я был зачарован и странным образом утешен, и все это случилось за долю секунды.
Из дверей фойе вышло несколько постояльцев, они заслонили собой фигуру молодого человека, а когда свернули на дорожку, я понял, что ангел уже исчез.
Сердце учащенно забилось. Я точно все это видел? Он действительно смотрел на меня? Он правда мне кивнул? Образ стремительно стирался из памяти. Кто-то стоял у дверей, это верно, однако теперь уже никак не вспомнить, что именно происходило, никак не проанализировать.
Я отбросил все мысли. Если он мой ангел-хранитель, то чем он занимался, кроме того, что меня охранял? А если это не он, если это был кто-то другой, ну тогда какое мне вообще дело? Воспоминание продолжало стираться. Потом надо обязательно поговорить об этом с Малхией. Малхия наверняка знает, кто это был. Малхия же был со мной. «Ох, какие же мы маловерные существа».
Внезапно меня охватило необычайное умиротворение. Ты дитя ангелов, подумал я, и ангелы ведут к тебе Лиону и твоего сына.
Я отправился на прогулку вокруг гостиницы «Миссион-инн», размышляя о том, какой чудесно прохладный выдался в Калифорнии день, вышагивая мимо своих любимых фонтанов, дверей в церковном духе, патио, антикварных украшенийи всего прочего, а потом настало время встречать их.
Я вернулся к началу дорожки, к дверям фойе, и принялся ждать, когда же два человека подойдут и остановятся под низкой аркой кампанарио с ее многочисленными колоколами.
Я пробыл там не больше пяти минут, вышагивая взад-вперед, поглядывая на часы, время от времени заходя в фойе иснова возвращаясь, а потом вдруг понял, что среди непрерывного потока пешеходов два человека неподвижно стоят прямо под колоколами, именно так, как я просил.
Мне показалось, что сердце сейчас остановится.
Я знал, что Лиона должна быть хороша собой, потому что помнил ее как красивую девочку, однако же тогда это был всего лишь бутон, превратившийся теперь в великолепный цветок, и мне хотелось просто стоять и смотреть на нее, упиваясь красотой этой женщины.
Лионе всего двадцать семь. В свои двадцать восемь я понимал, что это совсем немного, но она оказалась по-настоящему женственной и одета с безукоризненным вкусом.
На Лионе был красный костюм: приталенный пиджак, чуть расклешенная юбка до колена. Воротник розовой блузки расстегнут, на шее виднелась одинокая нитка жемчуга. Из нагрудного кармана пиджака выглядывал краешек розового носового платка, а сумочка — из патентованной кожи розового цвета, так же как и элегантные туфли на высоком каблуке.
В этом наряде она словно явилась с обложки журнала.
Длинные густые темные волосы свободно спадали на плечи, они лишь были откинуты со лба и, наверное, прихвачены на затылке заколкой — в детстве она всегда носила так.
Меня охватило ощущение, что такой я запомню ее навсегда. И неважно, что случится в следующий миг и в далеком будущем. Я просто никогда не забуду, как она выглядит сейчас, как она великолепна в красном, с густыми черными волосами, распущенными, как в детстве.
На самом деле мне на память пришел эпизод из фильма, который многие любят.
В фильме «Гражданин Кейн» пожилой человек по фамилии Бернштейн рассуждает о том, что запечатлевает память и как нас может поразить какая-нибудь сцена, какую мы наблюдали всего несколько секунд. В его случае это оказалась молодая женщина, которую он видел мельком на проходящем мимо пароме. «На ней было белое платье, — рассказывает он, — и в руке белый зонтик от солнца. Я видел ее всего секунду, а она и вовсе не видела меня, но с тех пор не проходит и месяца, чтобы я не вспоминал эту девушку».
А я знал, что теперь всегда буду помнить Лиону именно такой, какая она сейчас. Она оглядывалась по сторонам с той же уверенностью и самообладанием, как и прежде, и еще с самой настоящей смелостью, которая всегда ассоциировалась у меня с ее прямодушными словами и жестами.
Я не верил своим глазам, так хорошаона была. Я не верил своим глазам, такой изумительно прекрасной она стала.
Однако же рядом с Лионой стоял десятилетний мальчик, мой сын, и стоило мне на него взглянуть, как я увидел перед собой брата Джейкоба, погибшего как раз в этом возрасте. Горло у меня сжалось, глаза заволокло слезами. Это же мой сын! Нет, я не хочу встречать их слезами, подумал я, но только успел вынуть носовой платок, как Лиона заметила меня, улыбнулась, взяв сына за руку, подошла по дорожке прямо ко мне и сказала радостно и убежденно:
— Тоби, я узнала бы тебя где угодно. Ты нисколько не изменился.
Ее улыбка была такой жизнерадостной и искренней, что я не смог ответить. Я лишился слов. Не мог высказать, что означает для меня ее приезд. А когда я взглянул на глядевшего на меня маленького мальчика, на темноволосую и темноглазую копию моего давно умершего брата Джейкоба, на маленького мальчика, прекрасного внешне, уверенного и смышленого, на сына, которым гордился бы каждый, на чудесного, замечательного ребенка, я не смог удержаться от слез.
— Я тоже заплачу, если ты не перестанешь, — сказала Лиона. Она протянула руку и положила мне на плечо.
В ней не было никаких сомнений или колебаний, и когда я мысленно отметил это, то понял, что она не сомневалась никогда. Она всегда была уверенная и сильная, и ее мягкий, глубокий голос как нельзя лучше соответствовал ее щедрой душе.
Щедрая, это слово само пришло, пока я смотрел Лионе в глаза, а она улыбалась мне. Она щедрая. Щедрая и любящая, она проделала такой долгий путь, потому что я попросил ее, и тут я поймал себя на том, что говорю об этом вслух:
— Ты приехала. Проделала такой долгий путь. Ты приехала! Я до последнего момента не верил, что ты приедешь!
Мальчик вынул что-то из нагрудногокармана и протянул мне.
Я наклонился, чтобы лучше его рассмотреть, и взял то, что он держал на ладони — это оказалась моя фотография.
Маленькая, вырезанная из школьного альбома и покрытая защитной пленкой.
— Спасибо, Тоби, — произнес я.
— Я всегда ношу ее с собой, — сейчасже отозвался он. — И всегда всем говорю: «Это мой папа».
Я поцеловал его в лоб. А в следующий миг Тоби удивил меня. Он обнял меня так, словно он был взрослым мужчиной, а я — ребенком. Он обхватил меня обеими руками и прижал к себе. Я снова поцеловал его, на этот раз в нежную щеку. Сын смотрел на меня чистым искренним взором.
— Я всегда знал, что ты придешь, — продолжал он. — Ну, я знал, что когда-нибудь ты появишься. Знал, что появишься. — Он проговорил эти слова так же просто, как и все остальные.