— Счастливчик, мне бы хотелось посидеть и поболтать с тобой, — говорил он иногда. — Помнишь, как мы сиживали в первые годы нашего знакомства. Мне бы хотелось узнать, откуда ты родом.
Я смеялся как можно непринужденнее.
— Мне нравится звук вашего голоса, шеф, — отвечал я.
— Счастливчик, — спросил он однажды, — а ты сам-то знаешь, откуда ты родом?
Эти слова тоже заставили меня засмеяться, но не над ним, а вообще.
— Знаете, шеф, — говорил я ему не раз, — я сам хотел бы спросить вас кое о чем. Например, кто вы на самом деле, на кого работаете. Но я же не задаю вам вопросы.
— Ответы удивили бы тебя, — сказал он. — Я уже намекал, малыш, что ты работаешь на Хороших Парней.
На этом мы закрывали тему.
Хорошие Парни. Хорошая банда или хорошая организация? Откуда мне знать? И имеет ли это значение, если я делаю именно то, что он приказывает, могу ли я сам быть хорошим?
Но время от времени я мог мечтать, что шеф выступает на стороне закона, что правительство дает санкцию на наши дела, что он очищает общество, а я его солдат и со мной все в порядке. Вот почему я имел право называть его Хорошим Парнем и говорить себе: «Ладно, ведь не исключено, что он из ФБР или из Интерпола. Возможно, мы делаем что-то очень важное». Но на самом деле я в это не верил. Я совершал убийства. Я зарабатывал этим на жизнь. У меня не было ни единой причины заниматься этим, кроме денег. Я убивал людей. Убивал без предупреждения, без объяснений, почему я делаю это. Хороший Парень мог принадлежать к числу Хороших Парней, но я — определенно нет.
— Вы ведь не боитесь меня, шеф? — спросил я его как-то раз. — Вдруг я, скажем так, слепо не в себе, и в один прекрасный день разозлюсь на вас и приду за вами? Но вам нет нужды меня бояться, шеф. Я последний, кто способен тронуть хотя бы волос на вашей голове.
— Нет, я тебя не боюсь, сынок, — ответил он. — Но я о тебе беспокоюсь. Беспокоюсь, потому что ты был мальчишкой, когда я тебя нанял. Беспокоюсь о том., как ты сумеешь пережить очередную ночь. Ты лучший из моих людей, и порой мне кажется, что все слишком легко: я звоню, и ты всегда рядом, и все складывается идеально, и нам нужно так мало слов.
— Вы любите поговорить, шеф, это одно из свойств вашего характера. Я не люблю. Но я скажу вам кое-что. Это вовсе не легко. Затягивает, но никогда не легко. Иногда у меня перехватывает дыхание.
Я не помню, как именно он ответил на то короткое признание. Помню только, что он говорил долго, все говорил и говорил и в числе прочего сказал: все, кто на него работает, время от времени показываются ему. Он их видит, знает, навещает.
— Со мной это не пройдет, шеф, — заверил я его. — Именно так.
И теперь мне предстояло выполнить работу в гостинице «Миссион-инн».
Звонок раздался прошлой ночью, разбудив меня дома, в Беверли-Хиллз. И этот звонок вывел меня из себя.
Как я уже говорил раньше, настоящей миссии, как в Сан-Хуан-Капистрано, в гостинице Риверсайда под названием «Миссион-инн» никогда не было.
Это была мечта — громадная гостиница, состоящая из многочисленных двориков, беседок, галерей в монастырском стиле, с церковью для венчаний и множеством очаровательных готических деталей: тяжелые деревянные двери, статуи святого Франциска в нишах, даже колокольня со старейшим из известных колоколов. Это было собрание элементов, представлявших целый мир миссий, раскинувшийся от одного конца Калифорнии до другого. Этот монумент в их честь люди иногда находили более вдохновляющим и прекрасным, чем сами миссии. Гостиница «Миссион-инн» была неизменно живой, теплой и гостеприимной, наполненной бодрыми голосами, весельем и смехом.
Вначале, как мне кажется, она представляла собой настоящий лабиринт, но в руках новых владельцев место усовершенствовалось и теперь убедительно являло собой первоклассный отель.
Однако здесь было легко заблудиться, гуляя по многочисленным верандам, шагая по бесконечным лестницам, переходя из одного патио в другое в поисках своего номера.
Люди создавали это экстравагантное обиталище с фантазией, любовью к прекрасному, надеждами и мечтами.
Почти всегда по вечерам «Миссион-инн» была полна счастливых гостей. Невесты фотографировались на расположенных без всякой системы балконах, жизнерадостные семьи прогуливались по террасам, многочисленные рестораны светились огнями, заполненные оживленными компаниями, звуками фортепьяно и поющими голосами, доносились отголоски концерта — наверное, из музыкального салона. Да, здесь царила атмосфера праздника, она захватывала меня и хотя бы на время приносила отдохновение.
Подобно хозяевам этого места, я тоже питал любовь к прекрасному, к чрезмерному, к фантазии, доведенной до божественного абсурда.
Только у меня не было ни надежд, ни мечтаний. Я был лишь посланник — не человек, а воплощенная целеустремленность, «пойди и сделай».
Но снова и снова, бездомный, безымянный, ни о чем не мечтающий, я возвращался в гостиницу «Миссион-инн».
Вы можете подумать, будто меня привлекал тот факт, что это рококо и бессмыслица. Однако гостиница не только была памятником всем миссиям Калифорнии, она еще и задавала архитектурный тон целой части города.
На улице рядом с «Миссион-инн», на столбах фонарей, висели колокола. Общественные здания были построены в том же «миссионерском» духе. Мне нравилась такая сознательная преемственность. Все это придумано, и я тоже придуман. Это такая же подделка, как сам я, прикрывшийся случайной кличкой Лис-Счастливчик.
Мне всегда становилось хорошо, когда я входил в арочную дверь, именуемую кампанарио [1] из-за множества колокольчиков. Мне нравились громадные древесные папоротники и возносящиеся к небу пальмы, изящные стволы которых окутывал мерцающий свет. Мне нравились клумбы с яркими петуниями, разбитые вдоль парадной дорожки.
Каждый раз, совершая паломничество сюда, я проводил много времени в общих залах. Я часто проходил через просторное сумеречное фойе, чтобы навестить белую мраморную статую римского мальчика, вынимающего из ноги занозу. Меня успокаивал полумрак. Я любил смех и веселье больших семейств. Я усаживался в одно из просторных удобных кресел, вдыхая запах пыли, и рассматривал людей. Мне нравилось дружелюбие, которое излучало это место.
Я никогда не упускал возможности зайти на ланч в ресторан «Миссион-инн». Перед ним была изумительная площадь, окруженная кольцом стен с ярусами окошек и закругленными террасами. Я разворачивал «Нью-Йорк таймc» и читал, обедая в тени дюжин перекрывающих друг друга красных зонтов.
Интерьер самого ресторана с невысокими перегородками из ярко-синих плиток, с кремовыми арками, искусно расписанными переплетенными виноградными лозами, был не менее притягателен. На шероховатом потолке изображалось голубое небо с облаками и крошечными птичками в нем. Круглые внутренние двери были отделаны зеркальными панелями, а точно такие же двери, ведущие на площадь, пропускали внутрь солнечный свет. Гомон людских голосов походил на журчанье воды в фонтане. Чудесно.