«А теперь, — обратился ко мне молодой жрец, — мы отнесем тебя в святилище. Тебе больше не придется никуда идти, только занять место за праздничным столом. А если ты не умрешь через несколько часов, мы вольем тебе в рот золото».
«Нет, не сейчас. Еще не время, — возразил Ремат. — Следуйте за мной, и побыстрее. Нам остался последний ритуал, и провести его следует безукоризненно, по всем правилам».
Молодой жрец явно смутился. Я тоже. Впрочем, меня это не волновало. Точнее, мне было плевать. Совершенно. Я барахтался в полусне. Вид роящихся рядом неясных теней, смотревших на меня со страхом, доставлял мне удовольствие. Наверное, я подумал, что они хотят наброситься на меня, сорвать золотое одеяние и сказать: «Пройди вместе с нами сквозь вечность». Но они не сделали этого.
Неожиданно я почувствовал невыносимый жар и увидел бушующее пламя. Мне показалось, до меня донесся голос отца, но я не был уверен. Однако я услышал голос Асенат.
«Это же мощная, очень мощная магия! — воскликнула она. — Ты хочешь, чтобы он умер? Дай ее мне!»
На долю секунды я увидел отца. Совершенно растерянный, он вручил Асенат глиняный футляр с древней табличкой, а потом протянул ко мне руки.
«Азриэль!»
Я хотел откликнуться, но, увы, это было уже не в моих силах. Я не мог ничего сделать.
Двери шумно захлопнулись, отгородив меня от отца и от всего мира.
В комнате горел жаркий огонь, в котле бурлило кипящее золото, воздух был раскален. Асенат сломала глиняный футляр, скрывавший древнюю табличку. Она безжалостно раскрошила его как нечто совершенно ненужное и поднесла табличку к свету факела.
Я стоял в полном оцепенении, не позволявшем ни шевельнуться, ни упасть, и мог только наблюдать. Я даже не испытывал страха при виде огня. Меня больше интересовало, что собираются делать Ремат и старуха. А еще я недоумевал, куда подевался верховный жрец, ведь он, насколько я помнил, несколько раз попадался мне на глаза.
А потом Асенат начала читать, но не по-шумерски. Это был древнееврейский язык — язык жителей Ханаана, земли обетованной.
«…И он должен увидеть собственную смерть, увидеть свою душу, свой целем, [26] свой дух и свою плоть обращенными в прах и вечно пребывать во прахе. И только его господин, которому будет известно его имя, сможет обратиться к нему и призвать его…»
«Нет! — вскричал я. — Это не магическая формула! Это проклятие, и написано оно по-еврейски! Ты лживая ведьма!»
Несмотря на дурман, я с такой силой рванулся к ней, что золотой покров на теле треснул во многих местах. Но Асенат грациозно отпрыгнула назад, а Ремат схватил меня за горло. Я ослаб и оцепенел, как те львы, которых выпускали мне навстречу.
«Это проклятие, — повторил я. — А ты ведьма».
«Он должен видеть себя целиком, все, что доступно и недоступно глазу, все соки своего тела, обращающиеся в прах, и он будет навеки связан с этим прахом и с тем, кто станет господином праха, и во веки вечные не будет допущен ни во мрак преисподней, ни в Царство Божие».
«Мардук!» — взмолился я.
И тут же почувствовал, как меня схватили, оттащили назад и швырнули в кипящее золото. Я кричал и не мог остановиться. Я никогда не думал, что мне придется испытать такую невообразимую боль. Я даже мысли не допускал, что со мной случится нечто подобное, что кипящее золото заполнит мой рот и зальет глаза.
Но в тот момент, когда я готов был сойти с ума от ужаса и боли, когда разум почти покинул меня и в голове не осталось ни единой мысли, я вдруг воспарил над котлом, где по-прежнему лежало тело и над пузырящейся поверхностью золота виднелся только открытый глаз. Это было мое тело — тело, которое я только что покинул.
Широко раскинув руки, я плавал в воздухе над котлом и в упор глядел на запрокинутое лицо Асенат.
«Да, Азриэль, смотри! — крикнула она. — Смотри, как кипит золото, как плоть отделяется от костей и кости становятся золотыми. Смотри не отрываясь, ибо в противном случае ты вновь изведаешь муки и умрешь».
«Мардук!» — позвал я.
«Выбор за тобой, — откликнулся он. — Если вернешься в котел, то познаешь невиданную боль и умрешь».
Его печальный голос звучал откуда-то снизу. Я увидел, что он стоит и смотрит на меня.
Впервые он показался мне отнюдь не величественным, а маленьким и жалким, а Асенат — просто выжившей из ума старухой. Ремат тем временем с воплями и проклятиями потрясал кулаками и прыгал вокруг котла, наблюдая, как постепенно тонет в кипящем металле мое тело.
Времени на размышления не было. Меня обманули и предали. Я не мог по собственной воле подвергнуться таким мучениям. Не мог сжечь себя заживо. Даже мысль обречь человеческое существо на подобное испытание казалась невыносимой. Я продолжал наблюдать за собственной плотью, плававшей в жутком золотом месиве, за то и дело появляющимся на поверхности черепом. Золото продолжало кипеть, и воздух в комнате становился все плотнее от испарений.
Асенат закашлялась, начала задыхаться и ничком рухнула на пол. Ремат не сводил глаз с котла. А Мардук просто смотрел на меня с удивлением и интересом.
Наконец котел опустел, лишь на дне виднелись остатки моей плоти. Ремат принялся старательно гасить огонь. Потом он осторожно приблизился к раскаленному котлу и посмотрел внутрь, на мои покрытые золотом кости. Моя одежда будто испарилась, от плоти и крови не осталось и следа. Уцелели лишь кости, а все, что было когда-то моим телом, превратилось в дым, все еще плававший в запертой комнате. И кости мои стали золотыми.
«Призови ее к себе, дух, — заговорил Ремат. — Призови собственную плоть, скорее призови ее отовсюду — из глубины костей, где она прячется, из воздуха, в котором витает, стремясь улететь. Призови ее!»
Я спустился, встал на ноги и в густом тумане увидел собственное тело — пока еще полупрозрачное. Но это было мое тело, и оно становилось все более плотным.
Мардук затряс головой и отступил назад.
«В чем дело?» — спросил я.
«О боги! — воскликнул Мардук. — Что же вы натворили вместе со старой ведьмой, Ремат!»
«Теперь ты мой, Служитель праха! — вскричал Ремат. — Ты мой! Ибо я — Повелитель праха! И ты должен повиноваться мне! Ты будешь повиноваться!»
Мардук пятился, пока не уперся спиной в стену, и смотрел на меня с непреодолимым страхом.
Ремат сдернул с кушетки тяжелую плотную ткань, чтобы защитить от жара руки, и опрокинул котел.
Кости выкатились на пол, а те, что оставались в котле, Ремат вытащил руками, не обращая внимания на ожоги.
«Проснись, старуха! — взвизгнул он. — Проснись немедленно! Что мне теперь делать?»
Я встал рядом. Тело мое стало плотным и розовым, как живое. Но я не ощущал его, ведь в нем не было ни сердца, ни легких, ни крови, ни души — оно обрело лишь очертания, точную до мельчайших деталей форму, которую придал ему мой дух.